Потерянная эпопея - Алис Зенитер

им угодно, никто не ждет от них, чтобы они сидели в классе перед своим преподавателем французского. А если они действительно делают глупости, в которых подозревает их Шенонсо, муниципальная полиция, вероятно, сцапает их в ходе операции «Спокойствие Каникулы», наблюдая за домами, оставшимися без хозяев, уехавших на Золотой берег или пляжи, полные подвыпивших австралийских семейств.

В водном такси, еще пустом, без туристов, Тасс все же надеется, что с ними все хорошо. Она вспоминает их первый доклад и думает, что они, наверно, правы: никогда она не делила с ними их горе.

Она идет к концу понтона, чтобы нырнуть, но, дойдя до последней дощечки, вдруг останавливается, чуть пошатывается, пальцы на ногах сжимаются, разжимаются, как будто хотят покинуть ногу, так же толстые гусеницы, удерживаемые за концы, продолжают гусенить – как называют движение гусениц? – спрашивает себя Тасс, не может же быть «ползать», это частный случай,– а шершаво-то как, всякий раз неровная поверхность дерева оставляет немного пота, потому что ноги у нее взмокли, потому что ей немного страшно, потому что она давно не ныряла отсюда, а вдруг потеряла свой пропуск, и море ее не пустит, останется закрытым, твердой поверхностью, о которую Тасс сломает шею. Она прохаживается по краю понтона, боясь, что ее неподвижность заметят редкие пловцы и компания, пьющая пиво на пляже, что ее стояние на краю понтона повлечет комментарии, насмешливые подбадривания, ну же, давай прыгай! Целый день будешь здесь торчать? Но Тасс не знает, не слишком ли она уже респектабельно – или уж точно взросло – выглядит в своем цельном купальнике с глубоким вырезом,– чтобы ей кричали такие вещи.

Наконец она ныряет. Правая нога отталкивается от доски криво, слишком выставленная вперед, край врезается в подошву и не дает ей вложить в прыжок всю силу, в то время как левая делает свое дело как полагается, толчок хорош, и Тасс прыгает неловко, уже потеряв равновесие. Ей удается собраться, свернуться в воздухе домиком, потом перевернуться сокращением мышц, теперь она летит головой вперед, ноги ровненько сзади, носки вытянуты, даже на правой ноге, и когда она входит в воду, ничего не изменилось с детства, ей кажется, что пузыри образуют накидку на плечах и поднимаются к поверхности, она помесь Супермена с акулой, она распространяющаяся волна, она идеально на своем месте.

Под одной из плавучих платформ крошечные рыбки в черно-белую полоску теснятся и кружат вокруг ржавой цепи. Когда Тасс заплывает дальше, там, над зарослями кораллов, рыбы становятся разнообразнее. Целая система слоняется, питается и прячется здесь. Голос отца снова звучит в ее мыслях. Есть рыбы-ангелы и рыбы-хирурги, рыбы-клоуны, рыбы-пилы, рыбы-бабочки и рыбы-кровельщики, рыбы-попугаи, которые агрессивно метят территорию, рыбы-скрипки, элегантно тихие, рыбы-солдаты и старшие сержанты. Тасс проплывает над губачами и горбунами, распугивает рыб-игл, плавающих слишком близко. Большой лосось почти задевает ее лицо, наполнив поле зрения множеством разноцветных точек.

Наверно, из-за того чувства силы, какое дает ей вода, она в этот миг думает, что найдет Селестена и Пенелопу. Она, а не жандармы. Раньше жандармов. Она должна им помочь, хоть они и исчезли, не спросив ее. В конце концов, она еще их преподаватель на несколько дней. Она отправляется на водном такси в обратный путь, даже не удосужившись обсохнуть на солнце.

– Мы еще не вышли из того возраста, когда чокаются скорлупками? – спрашивает Тасс с пресыщенной гримаской.

У нее в руках половинка кокоса, наполненная землистой кавой, и она старается не опрокинуть ее, отходя от барной стойки. Лори отвечает, что хотела похудеть до лета, но ей не удалось. Шкафы у нее ломятся от продуктов, купленных вроде бы для ее мужика и дочери, но из которых она вечно черпает, оголодав, через несколько часов после того, как медленно прожует слишком легкий обед. Большое достоинство кавы – она отбивает аппетит лучше любого снадобья, купленного в аптеке.

– Ты погубишь печень,– говорит Тасс.

– И пойду трещинами,– добавляет Лори.– Зато к каникулам не придется покупать новый купальник.

Они торжественно проливают несколько капель напитка на пол – глоток духам. По идее, ни та ни другая ни во что такое не верят, но обе не забывают делиться. Залпом опустошив скорлупу, Лори морщится, Тасс несколько раз сплевывает. Кава оставляет во рту сильный привкус мыла, и остатки порошка скрипят на зубах. Они садятся за столик в саду, среди буйной зелени и топорно вырезанных в апельсиновом дереве божков, которые разевают рты и гримасничают. Еще слишком светло, чтобы накамал был приятен. Пластиковая мебель блестит в вечернем солнце, клеенки отбрасывают кричащие отсветы цветочных узоров. Когда Тасс позвонила Лори, она хотела поговорить с ней о близнецах. Может быть, даже спросить ее, заметила ли она тоже, что Пенелопа округлилась за несколько недель перед исчезновением. Она купила продукты, чтобы приготовить ужин дома и спокойно спросить обо всем, но Лори настояла на накамале, а кава пьется долго. Это почти священнодействие, особенно для отвыкшей от него Тасс. Лори первой находит тему для разговора:

– Меня ограбили вчера, но ничего не взяли.

От кавы слегка онемели рты, и обе женщины говорят тихо и как-то нерешительно, как будто ленивый язык между коренными зубами и нёбом терпеливо лепит каждое слово.

– Значит, тебя не ограбили,– отвечает Тасс.– Почему ты говоришь, что тебя ограбили?

Лори объясняет, что вещи и мебель в гостиной были переставлены, горшок с цветами опрокинут. Кто-то вошел и все перерыл, это очевидно. Но ничего не пропало, ни бумажник, ни компьютер, ни даже драгоценности.

– Это, вообще-то, злит. У меня такое впечатление, что им не понравилось мое добро.

Она улыбается, убежденная этой первой порцией кавы, что понимает случившееся с ней, видит скрытый смысл, спокойно затаившийся в прибое событий. На второй или третьей она подумает, что в мире нет ничего такого, что может ее задеть, и, возможно, наклонится, чтобы завязать разговор с компанией за соседним столом. Кава позволяет верить в силу сплоченности общества. Она развязывает языки, подавляя агрессию.

По переулку под террасой с громкими криками проходит компания подростков. Обе машинально смотрят, нет ли в ней их учеников. Тасс пользуется случаем, чтобы перевести разговор на интересующую ее тему:

– А ты знаешь семью Селестена и Пенелопы?

– А что?

– Тебе неинтересно, что приходили жандармы?

– Все как обычно, разве нет? Они сделали глупость. И отправились домой, в племя. Когда жандармы найдут их там, вождь скажет, что проблема уже улажена местным правосудием. Если это была мелкая глупость, им сойдет с рук. А если нет…

– Да?

– Ба, тогда не