Голоса из окон. Ожившие истории петербургских домов - Екатерина Кубрякова

с ребенком и по хозяйству. В спальне ссорились Тыняновы — Елена, измученная тяжелым бытом, проблемами с продовольственными карточками и ощущением, что с ее красотой и талантами она достойна другой жизни, и Юрий, выходивший из всех ссор с юмором и эпиграммами на самого себя, так плохо вытиравшего посуду и неумело накрывавшего на стол.

Ссоры были и с управдомом, тем самым, который нехотя выдал такую большую квартиру презираемым им интеллигентам. Однажды Каверин, будучи студентом-филологом, отнес его говор к северорусскому типу, за что оскорбленный управдом пообещал отомстить. «Лязганье дверного крюка, которым запиралась на ночь кухонная дверь, разбудило меня, даже не лязганье, а неясное чувство тревоги, мгновенно соединившееся с этим привычным звуком. <…> Почти тотчас же послышались невнятные голоса, а потом в комнату вошел, не стучась, незнакомый человек, и свет карманного фонаря мигом обежал потолок, стены, меня, лежавшего на постели» [105]. Чекисты, ворвавшиеся посреди ночи в квартиру № 18, искали запрещенные книги. Поводом был донос, предположительно, того самого обиженного управдома.

Жизнь по адресу «Греческий, 15, квартира 18» крутилась в основном вокруг литературы и еды. Юрий Тынянов работает в Коминтерне, читает лекции, преподает в институте истории искусств, пишет литературоведческие работы, переводит немецкую поэзию. Вениамин Каверин вступает в литературную группу «Серапионовы братья», учится на двух факультетах (изучает арабскую и древнерусскую литературу), пишет первые рассказы. Лида Тынянова поступает на филологический факультет, вместе с Кавериным увлекается древней литературой и вскоре станет детской писательницей. Даже маленькая Инночка, будущая переводчица с испанского, пишет забавные стихи.

Одна Елена тяготится ведением общего хозяйства, и когда в квартире поселяется пятый взрослый (тридцатилетний старший брат Юрия, военный врач Лев, командированный в Петербург), семейный совет решает устроить в квартире «Тынкомунну».

«Мы получали три пайка: Юрий… Лев… и я: со второго курса… стали выдавать солонину, зеленоватую, но вкусную, если варить ее очень долго… Присылали сушеные овощи, которые мы хранили в старом огромном барцевском буфете, занимавшем почти полпередней.

Парадный ход был закрыт. Квартира была как бы вывернута наизнанку, жизнь начиналась в кухне и кончалась в этой передней, всегда прохладной и вполне пригодной для хранения сушеных овощей…

Если прибавить к этому продукты, получавшиеся по карточкам, можно сказать, что продовольственное положение коммуны было удовлетворительным — мы не голодали. Но вот теперь в доме жили пятеро взрослых, не считая Инны, для которой Лена готовила отдельно, хозяйство усложнилось: женщинам, действительно, было трудно следить за чистотой в пяти комнатах и длинном коридоре, готовить, мыть и вытирать посуду, гулять с Инночкой на «Прудках» — так почему-то назывался садик на Греческом проспекте. Лена сердилась и жаловалась, Лидочка… помалкивала» [106].

Идея «Тынкомунны» была принята с восторгом. Было решено, что каждый взрослый дежурит один день с утра до вечера, занимаясь всем хозяйством, в том числе приготовлением еды.

Поначалу работа кипела — мужчины варили бобы, превращая их в кашу молотком, и энергично натирали полы, отдыхая от сидячей умственной работы. Но недели через две стало ясно, что «Тынкомунна» не спасла положение, а лишь усилила градус недовольства — Лев прятал грязную посуду, неуклюжий Юрий разбивал тарелки, Вениамин отвлекался на рассказы и переваривал пюре. Тынкомунна напоминала «корабль, мчавшийся на всех парусах, ежедневно налетая на скалы и рифы 1921/22 года» [107], а капитаном его все так же была Елена, бывшая виолончелистка, так и не вернувшаяся на работу и внутренне обиженная за это на всех обитателей квартиры № 18.

На старте карьеры Елене прочили большое будущее, о ней писали газеты, она выступала с концертами. Но, переиграв руку, девушка не смогла ни закончить консерваторию, ни вернуться к выступлениям. Родители Юрия, не одобрявшие выбор сына, считали, что Елена не понимает, что стала женой гения, а эта роль требует самоотверженности, а не упреков.

К тридцати годам у Юрия, уже написавшего «Кюхлю» — роман, принесший ему наибольшее признание, — начали проявляться первые серьезные признаки рассеянного склероза, которым он страдал с молодости. Он все чаще работал дома, оставаясь в своем кабинете, стены которого украшали старые раскрашенные гравюры с изображением персидских воинов и шахов. Приглашал он сюда и своих студентов: «Надо было пройти в подворотню и через двор на черную лестницу, подняться на второй этаж и постучаться у дверей, выходивших на кухню» [108]. Он мог неделями ничего не писать, лишь ходить из угла в угол, раскладывать пасьянсы и думать. Потом же уходил в «писательский запой» — работал по десять часов в день, отрешенный от всего мира («Кюхлю» он написал меньше чем за три недели, работая по двадцать часов в день).

«25 марта 1929 г. Шкловский — Тынянову

<… > Что с Юрием Тыняновым. Открыл ли он форточку в своем кабинете. Поставил ли стул перед письменным столом. Есть ли у него настольная лампа? Удобно ли ему вешать пальто в передней? Вкусно ли он ест? Достаточно ли изолирована его комната? Или дело его жизни по-прежнему про исходит при открытых дверях?

<…> Пиши мне. Старайся жить легче. Европеизировать быт. Не сердиться. Часто бриться. Весною носить весеннее пальто и покупать сирень, когда она появится» [109].

Тынкомунна тем временем давно распалась — Лев Тынянов уехал с женой в Ярославль, а Лида вышла замуж за Каверина. Квартира № 18 стала коммунальной в прямом смысле слова — к Тыняновым подселили других жильцов. «Мещанин» Исаак Ямпольский, которого так высмеял возмущенный условиями жизни друга Чуковский, был еще не самым плохим соседом. Он был молодым литературоведом, одногодкой Каверина, но другом Тынянову не стал.

Неизлечимо больному Юрию не удалось уехать в Париж, хотя и туда, и в Берлин он ездил для консультации с врачами. Условия его жизни, однако, улучшились. Семнадцать лет прожив в этом доме, зимой 1936 года он покинул его. Ленгорисполком выдал семье прославленного литератора отдельную просторную квартиру около Казанского собора, а затем дачу под Лугой, где двое друзей (Тынянов и Каверин), женившиеся на сестрах друг друга, и проведшие бок о бок свою молодость, снова оказались соседями. Как когда-то в Тынкомунне на Греческом, 15. Корней Чуковский тоже снял