И все небо для нас - Юлия Лим

собираюсь бить туда до тех пор, пока рана не закровоточит. Только так можно узнать всю правду.

Вечерами дед курит трубку на веранде, сидя в кресле-качалке. Мила обычно крутится рядом, а я каждый раз прогоняю ее, чтобы не нюхала табак. Проговариваю ей, как мантру, что курить вредно, а то еще вдохновится дурным примером. Подхожу к веранде, открываю дверь и грозно заявляю:

– Мила, если ты сейчас не зайдешь в дом, то «Милку» не получишь.

– Не-е-ет! – С криками сестра несется к холодильнику.

Пока она занята растаскиванием вкусностей по тайникам, выхожу на веранду и закрываю за собой дверь с москитной сеткой. На улице прохладно, на небе висит яркий полумесяц. Пейзажи двора и полей умиротворяют.

– Ты когда-нибудь жалел о том, что маму не вернуть? – спрашиваю, не глядя на деда.

От неожиданности он давится дымом из трубки и заходится в кашле. Стою на месте и не думаю шелохнуться.

– Сотни раз, – сквозь слезы от першения в горле отвечает Семен, – если не тысячи.

– Не хочешь рассказать мне об отце?

– Тома ничего не сказала?

Неопределенно пожимаю плечами. Разные люди передают одну историю по-разному. Может, у него будет больше деталей?

– Я уже сказал, что он был студентом и что его завалило в шахте…

– Ты не говорил. Это я спрашивала, а ты лишь подтверждал.

– …больше мне сказать нечего.

Его молчание надувает мою злобу, как пузырь жвачки. В этот раз он громко лопается.

– Какой же ты противный человек, – выплевываю я. – Никогда тебя не прощу. Слышишь? Ни-ког-да!

Захожу в дом, случайно хлопнув дверью. На меня обращаются удивленные взгляды родственников.

– Рука соскочила, – хмыкаю и иду к лестнице.

– Верочка, милая, ужин скоро будет готов, – говорит в спину Ирма.

– Я не голодна, извини, – отвечаю, не оборачиваясь.

* * *

На самом деле аппетит никуда не пропал, просто мне стыдно перед тетей. Время от времени помогаю ей, чем могу, но что-то невидимое мешает полностью ей довериться. Наверное, я просто уродилась с таким же скверным характером, как у отца мамы. От одной мысли о сходстве с ним становится плохо.

Слышу за дверью чьи-то шаги, поворачиваюсь в кровати и накрываюсь одеялом с головой. Пол противно поскрипывает. Совсем не так, как когда заходят Ирма или Тихон. Как-то иначе.

Кровать позади меня прогибается. Сильно пахнет табаком. Набираю воздуха в легкие и задерживаю дыхание. Скорее бы он ушел отсюда.

Подушка под головой слегка шевелится, приподнимается и снова опускается. Скрипят доски кровати, потом разочарованно выдыхает паркет, и наконец дверь за дедом закрывается.

Зачем он приходил?

Осторожно выглядываю из-под одеяла. Первым делом проверяю Милу взглядом – спит. Значит, к ней не подходил.

Поворачиваюсь на живот и сую руку под подушку. Нащупываю что-то странное. Вытаскиваю. Похоже на фотографию. Отделяю зарядку от смартфона, забираюсь под одеяло и включаю фонарик.

Старая, слегка помятая фотография с загнутым краем. Вглядываюсь во множество лиц и наконец нахожу самое родное и любимое. Мама. Такая молодая, красивая и живая. Ее улыбка способна затмить самые яркие звезды на небе. Смахиваю слезы мимолетной радости с ресниц – когда я еще увижу маму вот так внезапно? Пусть и неживая, но согревает мое тоскующее сердце.

Из-за нахлынувших эмоций не сразу замечаю на ее плече руку. Дрожь прошибает все тело, одежда резко становится мокрой от пота и липнет к коже. Трясущимися пальцами разгибаю кусочек фотографии и вижу молодого человека.

Он обнимает маму за плечо. Его улыбка закрытая, но широкая и красивая. Он щурится, похоже, из-за яркого солнца. Челка падает ему на левый глаз, слегка прикрывая бровь и ресницы. Волосы короткие, на груди висит бейдж с неразборчивой надписью. Он высокий, одет в расстегнутую темно-зеленую рубашку поверх майки цвета хаки и джинсы.

Что во мне есть от него? Судорожно рассматриваю фотографию, но снимок сделан общим планом, и разглядеть что-то можно только при сильном увеличении.

Это мой папа. Я знаю это. Чувствую. Сердце колотится то ли от радости, то ли от страха.

Не хватает воздуха.

Выключаю фонарик на смартфоне, вылезаю из-под одеяла и выхожу в длинной футболке на балкон. Ночной воздух быстро остужает тело и голову.

Завтра.

Завтра пойду к Гордею и попрошу его увеличить снимок.

* * *

Утром, едва открываю глаза, вскакиваю с кровати и бегу в ванную комнату. Вылетаю в коридор с полотенцем на голове. С торчащих из-под него кончиков волос на шею и плечи капает теплая вода. Нужно быстрее собраться и бежать к Гордею.

Дядя с тетей еще спят. На часах без пятнадцати пять, за окном еле брезжит восход. Где-то хрипло кричит петух, прочищая горло.

Оборачиваюсь и тихонько подхожу к сестре. Она спит, раскинув руки и ноги. Во сне Мила всегда отпихивает одеяло и к утру начинает мерзнуть. Накрываю ее до подбородка, подтыкаю одеяло и целую в макушку. Сестра что-то сонно мычит, но не просыпается.

Сегодня снова уйду к Гордею без нее, а в следующий раз обязательно возьму с собой. Медленно спускаюсь по лестнице. В гостиной тихо, только дед похрапывает. Слуховые аппараты лежат в футляре на тумбе. Бабушка ютится сбоку от деда, свернувшись калачиком. Они спят спинами друг к другу. Одеяло у Семена, а Тамара, свернувшись, поджимает ноги к телу. Хочется восстановить справедливость, но одергиваю себя.

Пусть все останется как есть. Семейные узы – нечто такое, что можно построить с любым человеком, а не только с кровными родственниками. И Гордей мне ближе, чем дед с бабкой.

Достаю батон из хлебницы, нарезаю и мажу маслом. Придется обойтись холодным завтраком, ведь если поставлю чайник, то он разбудит бабушку свистом, а мне не хочется с ней общаться.

Поев, возвращаюсь наверх и подсушиваю волосы полотенцем. Накину толстовку, все равно утром не жарко. Пока дойду до дома Гордея, волосы под капюшоном высохнут.

Надеваю джегинсы и светло-серую футболку. Поверх нее – черную кенгуруху с молнией и капюшоном на завязках. В карман на животе прячу фото родителей. Молнию кофты застегну снаружи, иначе неосторожный звук разбудит Милу. А уж если она застукает меня за побегом, то истерики не избежать.

Снова прокрадываюсь на первый этаж, огибаю диван со спящими бабушкой и дедом, и как в замедленной съемке поворачиваю круглую ручку. Замок едва слышно щелкает, дверь отворяется. Вот она, свобода.

Прикрываю дверь, поворачиваюсь и нос к носу сталкиваюсь с Гордеем. Он подносит палец к губам и улыбается, не обнажая зубов.

На нем тоже толстовка, только сине-голубая. На голове капюшон. Тонкая прядь, выбившись из общей прически, вьется