Эрик Булатов рассказывает. Мемуары художника - Эрик Владимирович Булатов

В доме у нас было тепло, готовился обед. Я хотел нарисовать Наташу, сделать набросок хотя бы с натуры: на переднем плане центральной площади академического поселка красивая молодая женщина в зимней одежде, а на заднем плане статуя Ленина с надписью: «Мысли и дела Ленина вечно живы». Противопоставление двух начал присутствует, но оно как бы на заднем плане, а на переднем – впервые у меня – живая женщина, живой человек. Называется картина «Наташа».

Эта картина сыграла для меня большую роль, в какой-то степени изменила характер моей работы. Дело в том, что Наташа стоит на фоне памятника Ленину, засыпанного снегом, там и не разберешь, Ленин – не Ленин, кто там стоит… А тексты написаны на плакате: «Ленин жив вечно». И мы видим, что от этой вечности уже ничего не осталось. Бросается в глаза Наташина фигура. Нормальная женская фигура, очень современная, что оказалось самым важным в конце концов. Ну и еще там интересно, что при всей социальной загруженности картины вся она наполнена розоватым морозным светом. И свет – во‑первых, личное, лирическое присутствие, и во‑вторых, со стороны, конечно, можно думать, что это свет надежды. Как бы вся природа противостоит нелепости мертвой фразы, будто Ленин жив вечно.

Наташа сначала расстроилась, что портрет получился на фоне Ленина. А смысл как раз заключался в том, что живая человеческая фигура размещена на переднем плане, а за ней – какие-то призраки, деревья, туман. Наташина фигура – единственная абсолютная реальность, которая противостоит иллюзорному миру. Картина «Наташа» была куплена в России и увезена за границу.

Мы провели день на даче, а потом вместе возвращались в Москву. Доехали на поезде, затем пешком до метро. На станции Комсомольская сказал: «До свидания». Я не проводил Наташу до дома, повел себя некрасиво. Положение оказалось трудное, потому что я был в нее влюблен. Два раза в жизни я уже основательно ошибся, поэтому в этот раз либо все должно сложиться навсегда, либо надо уходить. Я понимал, что если пойду вместе с Наташей, то уже всё – оттуда мне не вырваться. Буду обречен на женитьбу. Повел себя скверно. Наташа потом приехала позировать ко мне в мастерскую в Москве. И тут я уже признался в любви и сделал предложение. Наташа сказала: «Ну какое это имеет значение. Будет штамп или нет – какая разница». Я на это ответил: «А если мы поедем в отпуск, нас в одном номере в отеле не поселят, потому что мы не супруги». Этот довод оказался простым и убедительным.

Дальше все разворачивалось довольно стремительно: у нас была помолвка для друзей, на которой сообщили, что мы теперь пара. Предложение я сделал в конце марта, объявили уже в мае. 14 июля была назначена официальная свадьба. Когда мы пришли в загс подавать заявление, оказалось, что у меня с собой только одно свидетельство последнего развода, а предыдущего не было. И мы обманули государство! Я написал, что второй раз женюсь, и Наташа второй раз выходила замуж. Никто больше никаких документов от нас не потребовал. Пока мы долго ждали открытия после обеденного перерыва, пошли гулять на Ленинские горы и сели на свежевыкрашенную скамейку. Вся моя кожаная куртка стала в зеленую полоску от этого сиденья. Но полосы стерлись. Нам тогда в голову не приходило, что 14 июля – это день взятия Бастилии. Друзья (в основном бородатые художники, которые произвели сногсшибательное впечатление на общественность) в загс приехали с подарками. Наташа опоздала на полтора часа, потому что ждала автобус. Но мы все-таки знали ее, слава богу, не первый день, так что ничего. Атмосфера была очень хорошая, веселая, масса цветов, подарков…

Наташа терпеть не могла официальные свадьбы, которые в те годы устраивали, не любила пышные платья и пришла в джинсах, сшитых подругой, в модной белой блузке типа крестьянской распашонки, и на шее была черная ленточка с красной розочкой, что долгие годы мы вспоминали с умилением и усмешкой.

Пока мы ждали, я смотрел, что вокруг происходит. В уголочек посадили двоих, немолодых мужчину и женщину. Им дали что-то писать. Выяснилось, что они женятся, это и есть обряд. Никаких слов, речей и музыки. Потихонечку они записали там, что женятся, и все. Я думал, что у нас будет то же самое. Ничего подобного: когда дошла очередь, вдруг заиграла музыка, нас пригласили в большой зал, на эстраде молодая женщина-депутат начала произносить речь, невыносимо пошлую. Непонятно, куда было деться от этого, но она так искренне, от всей души говорила и всерьез желала нам счастья. И когда закончила, я смотрю – у нее слезы на глазах. Я был потрясен и понял, что она сама мечтает о таком счастье. Я поцеловал ей руку. Оказывается, сотрудники сами решают, кто по любви женится, а кто по делам своим. Так они записали нас в тех, кто женится по любви. И не ошиблись.

Потом мы направились домой, где был накрыт стол. Наташа сама всегда все делала, сама готовила, ей помогала подруга Люда Старикова. И вот тут, как положено невесте, Наташа переоделась. Вместо джинсовых брюк надела красную длинную юбку в цветочек. С этой юбкой связана смешная история. Мы поехали после свадьбы отдыхать в Крым, в Судак. Жили на хуторе, и чтобы пройти в город, нужно было пересечь довольно длинную дорогу среди виноградников. Однажды вечером на прогулке мы встретили семью с двумя детьми. Поздоровались и пошли дальше. Чуть погодя услышали за спиной, как девочка лет 5–6 сказала: «Мама, Баба-Яга пошла». Все возмущались, а Наташа поняла, почему ребенок так сказал. Она почувствовала в ней родственную театральную душу, потому что в спектакле тюзовского театра Баба-Яга была одета в точно такую же юбку, и, как ни странно, эта юбка ассоциировалась с ней.

Почти каждое лето, как поженились, мы ездили в Судак. Это было наше место. Мы списывались с хозяйкой заранее, она всегда откликалась письмом: «Приезжайте». Но она была предприимчивой, и иногда комната была не готова к нашему приезду, и нас размещали где попало. Так, однажды мы оказались в сарае с занавеской, заменяющей дверь. Вся комната была в ширину этой «двери», кроме кровати, там ничего не помещалось. Когда шел дождь, деваться было некуда. Мы оставались лежать на кровати, а под ней лежали всякие инструменты, и нам тогда кричали: «Эрик, мы из-под вас метлу берем!» Жизнь в Судаке замечательная. Там образовалась своего рода колония художников –