Морское притяжение - Олег Борисович Глушкин

равно не будет. Транспортеры, видишь, под твой рост не рассчитаны, нагибаться все время надо, а в трюме, паря, простор, есть где развернуться.

Так Тимчук стал трюмным. Узнав об этом, его сосед по каюте сказал:

— Ну и баран ты, сказал бы, что грыжа у тебя или что-нибудь другое придумал.

Траулер спешил на промысел, шли ходко, с ветерком. Чужие транспорты с голубыми и желтыми трубами таяли вдали, не в силах обогнать. Пересекли тропики, и здесь на горизонте показались рыболовные суда, их было так много, что Матвей сбился со счета.

Посмотреть, как отдают первый трал, высыпала вся команда; чтобы не мешать, стояли на шлюпочной палубе. А через два часа загудели лебедки, потянулись ваера, загрохотали по палубе кухтыли, и выполз по слипу мешок, туго набитый блестящей скумбрией с синеватой спинкой. В трале было тонн двадцать.

— Вот это почин, — сказал рыбмастер Васильевич. — Ну, ребята, засучай рукава, все, как учили, нечего на палубе торчать. А ты, Матвей, одевайся теплее, в трюма холод пошел.

На палубе добытчики мелькали смуглыми спинами. Неловко было появиться здесь закутанному по-зимнему. Матвей в телогрейке, в резиновых сапогах, в берете (шапку-ушанку он надеть постеснялся) бочком прошел по коридору, быстро спустился к лазу и по длинному трапу полез в трюм, закрыв за собой обитую войлоком лючину.

Сначала после жары, царившей на палубе, здесь было даже приятно, от дыхания, тел парок, температура — минус двадцать четыре.

Трюм состоял из двух отделений, верхнее называлось твиндеком. У переборки были выгородки, которые назывались курятниками, от них-то и шел холод, там в батареях испарялся аммиак, и вентиляторы несли холодный воздух по трюму. Трюм был огромный, высокий, и слова здесь звучали гулко. Матвей побегал, чтобы согреться, покричал в черное отверстие люка, из которого свисал лоток:

— Эге-гей, даешь рыбу! Эге-гей!

Через полчаса у Матвея стали замерзать кончики ушей, и ногам в сапогах, несмотря на толстые суконные портянки, было холодно. Пришлось идти искать валенки и шапку-ушанку. Под фуфайку он натянул вязаный свитер, который почти насильно заставила взять с собой мать. Шею обмотал шарфом. Когда он шел по коридору в таком облачении, буфетчица Тоня прыснула и крикнула вдогонку:

— Дед Мороз — синий нос!

Скоро по лотку загрохотал первый короб с рыбой. Матвей прозевал его, и он чуть не развалился, упав с лотка. Когда коробов набралось много, он сделал из них нечто вроде стола, на который съезжали по лотку новые ящики. Короб вмещал три брикета и весил тридцать килограмм. Носить их сначала было легко, можно одной рукой, можно бегом, даже лучше, когда есть работа. Матвей согрелся, вспотел. Короба выстраивались рядами вдоль переборки, этикетки на них были ярко-красные с надписью: «Скумбрия», а потом пошли с зеленой этикеткой — «Карась потрошеный без головы». Каждый сорт Матвей укладывал отдельно, как велел рыбмастер.

В этот день рыба шла хорошо, и Матвей сосчитал, что за смену он перенес пятнадцать тонн. Он так устал, что не пошел на обед, а сразу забрался на койку и заснул.

И потянулись дни на промысле. Трудно было отличить один день от другого и еще труднее понять, когда день, а когда ночь. Работали в бригадах посменно, восемь через восемь. Заступаешь в четыре часа утра и работаешь до обеда, потом спишь до восьми вечера, а потом до четырех утра работаешь. За это платили переработку, вообще заработок ожидали большой… Сосед-литовец, что-то подсчитав, сказал Матвею:

— Ну, Матвей, мы уже с тобой по пятьсот рублей заработали. — Матвей только рот раскрыл. Пятьсот рублей за полтора месяца. И он вспомнил, как в их село приезжал дядя Саша, который выучился на штурмана и плавал на судах. Как угощал он всю деревню и сколько подарков он родным привез.

— Как, трюмный, дела, — сказал сосед, — не надоело короба швырять?

— Нет, скучновато только одному.

— Скучно, — засмеялся сосед, — трюмные весь рейс не выдерживают, замену просят.

— Зато силу накачаю — будь здоров, — сказал Матвей и согнул руку в локте.

— И грыжу тоже можно накачать, — сказал сосед, посмотрев на Матвея, но тот уже спал. Засыпал Матвей сразу, стоило только на койку залезть. Часто снилось родное село, будто лежал он в клевере, смотрел на ясное голубое небо, а рядом Наташка из их класса, мурлыкала что-то себе под нос. Вот он протянул к ней руку, а она как закричит: «Ой, Мотя, щекотно, ой, щекотки боюсь». Или виделась школа на взгорье за рекой, винтовая лестница, ведущая в спортзал, и учитель физкультуры Михал Михалыч. А Наташка идет по бревну, как будто парит, и улыбается ему, Матвею.

И по утрам, ожидая команду о начале вахты, Матвей в полудреме возвращался домой, плыл по узкой прозрачной речке, вдоль которой тянулись белые хаты села. Тело его отдыхало и забывало усталость вчерашнего дня.

«Если рассказать, где я сейчас и что со мной происходит, — думал Матвей, — ведь никто не поверит».

Казалось, совсем недавно был выпускной вечер, совсем недавно надумали с другом поступать в мореходку. Виктор первым так решил, был он всегда заводилой. Первым еще в седьмом классе смастерил детекторный приемник. Учился будь здоров, любую задачу — с ходу, не то что Матвей, который был рассеян, надоедал учителям вопросами. В восьмом классе сообща накопили денег и купили настоящий приемник. Слушали по ночам и мечтали поймать сигнал бедствия, чтобы помочь кому-нибудь в беде. Мечтали стать радистами. Но получилось иначе. Матвей один поехал к дяде Саше в Клайпеду. Но как ни велик был авторитет дяди Саши, в отделе кадров сказали: «У нас радистов достаточно».

— Да, брат, не выходит ничего, — посетовал дядя Саша, — сходи в рейс матросом, надо тебе с морем познакомиться. Все мы матросами начинали. Нет такого капитана, чтобы матросом в море не ходил. Море сначала человека на прочность должно испытать.

В начале второго месяца море устроило испытание. Подули сильные ветры, и началась беспрестанная, утомительная качка. Горизонт то взлетал вверх, то опускался. Белые буруны дыбились по свинцовой поверхности.

Судно шлепало носом по волне, гудело. Стонали переборки. Видно было, как соседние суда проваливались и вдруг возникали из воды, как поплавки. Спать было тяжело, койку наклоняло, болела голова. Ходить с непривычки по судну тоже было нелегко, приходилось все время цепляться за поручни. Наверху, на палубе, было не так утомительно, видно, куда кренится судно, можно приготовиться, а в трюме становилось туго, только по времени можно было определить, к какой переборке бросит. Когда швыряло вниз, короб становился легкий, как пушинка, вверх — и надо было цепко удерживать его. Матвей часто падал, набил