Морское притяжение - Олег Борисович Глушкин

маслянистая поверхность залива была как зеркало и лишь изредка вздрагивала, потревоженная проходящими буксирами.

В пятницу дали аванс, и я предложил жене съездить в центр, пройтись по книжным магазинам и заодно заглянуть к Павлу, который вернулся из отпуска.

— Обязательно надо зайти, ты с ним поговоришь обо всем, Павел — человек обстоятельный, он понимает, что к чему, — согласилась Зина.

Еще недавно Павел работал в статуправлении, сидел он в просторной светлой комнате за большим столом, а за его спиной высился шкаф с множеством зеленых ящиков, в которых хранились учетные карточки. Ему наскучило переписывать эти карточки, вносить в них изменения, руки его требовали работы, и он, в пятьдесят лет окончив курсы дизелистов, пришел к нам. С непривычки у него не получалось, и мой помощник сказал тогда: «Шлют к нам разных — работай с ними! Бегаешь сам, бегаешь, все без толку, а их разве научишь! Курсы пооканчивали, а их курсы не спасут, у них гаечный ключ из рук вываливается!»

Но Павел как-то быстро нашел себя. Он любил все делать добросовестно, аккуратно: копался в моторном отделении безвылазно, вычистил все и покрасил так, что ходить туда в грязных сапогах стало неудобно. Поручни у него в отсеке заблестели как солдатские бляхи, переборки он выкрасил «слоновой костью», над дизелем повесил плакаты и рисунки по технике безопасности. Все буквально засияло. Через месяц Павла по рекомендации Тепнина выбрали профоргом цеха. И тут он тоже сразу навел порядок, все у него было учтено, все записано. И говорил он прямо в лицо все, что думал, причем не шумел, как иные, а произносил слова спокойно, с достоинством. Как-то я зашел к Тепнину, а там ему Павел нотацию читает. Я удивился, а когда Павел ушел, Тепнин спросил меня: «Ты думаешь, он прав? — И, не дожидаясь ответа, сказал: — Где только выкопали? Может, ему оклад повысить, сменным механиком сделать, будет тогда за место держаться и меньше говорить, а?» — «Он настоящий профорг, такой давно нужен был на доках», — ответил я…

К нашему удивлению, у Павла сидела целая компания доковых командиров. Я забормотал что-то насчет того, что мы очень торопимся и нам никак нельзя остаться, мы заскочили только на минутку, но нас и слушать никто не захотел.

Большой стол, накрытый белой скатертью, был уставлен тарелками, вазами.

Нас усадили за стол и налили по бокалу. Жена Павла, дородная и высокая, принялась ухаживать за нами. Пить мне совсем не хотелось, но отказываться тоже было неприлично.

За столом сидели Виктор Сигов, мой помощник с женой и сыном, который, как я знал, учился в Ленинграде и приехал на каникулы, молоденькая девушка с широкими раскосыми глазами — дочь Павла, мастер малярного цеха Васильев и еще какой-то парень — штурман дальнего плавания, сосед Павла. Со всех сторон нам подкладывали закуску.

Виктор наклонился ко мне, сказал тихо:

— Что же жену прятал от нас, просто восточную царицу добыл себе, это да!

Зина услышала, зарделась вся, засмущалась. Я подмигнул ей.

— Это хорошо, Андреевич, что сегодня заглянули к нам, — сказал Павел.

— Надо сегодня отметить наше первое место, — поддержал его мой помощник, — правильно я говорю, Павел? Давайте за это! «Загорск» аварийный поставили, как в аптеке — раз, душ у нас лучший и пожарная команда лучшая, правда, нас Андреевич перед пожарниками чуть не подвел; ну, да это пустяки.

— Вот вы говорите: первое место, — не успокаивался Виктор, — скажите, а есть ли у нас порядок? Тепнин крутит, что хочет, мы молчим, бездельников покрываем. Каждый должен сознательность иметь, если что не так — скажи прямо, виноват — накажи!

— Правильно ты говоришь, — сказал Павел. — На кого-то валим, а сами? Привыкли молчать: моя, мол, хата с краю.

— Да бросьте вы, — прервала его жена Павла, — давайте споем!

И она затянула «Есть на Волге утес…»

Голос был звонкий, раскатистый. Подпевали ей дружно.

Я сидел, смотрел на разгоряченные лица доковиков и думал о том, что прошли годы ученичества, когда все опекали меня, и нужно быть более твердым, и о том, что я нарушаю сейчас заповедь Курагина — «не пей с подчиненными», — и что, наверное, из меня никогда не получится настоящий руководитель, потому что все для меня хороши и я слишком мягкотел, как говорит мой помощник. Ко мне обращаются за советом пожилые люди, и я должен ругать их за упущения, наказывать, отстаивать их, защищать — имею ли я на это право?

Мы ушли почти незаметно, распрощались с Павлом и выбежали на улицу. Темнело, и над улицей зажглись трубки неоновых ламп.

— Наконец-то мы вырвались, — сказала жена.

— Тебе скучно? — спросил я.

— Нет, но за столом говорили только о доках.

— А если жизнь в этой работе? Они на доках десятки лет. А Сигов и Владимир Иванович, — сказал я, — пришли сразу после войны.

— Расскажи, что это у вас за пожарные соревнования? — сказала Зина, когда мы с трудом втиснулись в переполненный автобус.

Автобус трясло по булыжной мостовой; на задней площадке кто-то громко пел, я спиной упирался в стойку. Я обнял Зину, она показалась мне маленькой и в полумраке похожей на девочку.

…Вечером я лежал на кушетке и полудремал. За окном бушевал ветер, баллов на десять, и даже в поселке, под прикрытием домов, гнулись и кряхтели деревья.

Еще вчера нам выдали штормовое предупреждение, маленький листок с красной полоской наискось. Перед уходом с работы я проверил все концы и кранцы, а наш боцман долго и неохотно заводил дополнительные швартовы на дальнем мористом пале.

Ночью мешало заснуть какое-то неясное предчувствие. Когда за окном зафырчала машина, а в дверь постучали, я встретил дежурного по заводу одетым и, не спрашивая ни о чем, осторожно, чтобы не разбудить жену, закрыл дверь и пошел за ним.

В кузове грузовика среди малознакомых рабочих седьмого дока я увидел Владимира Ивановича и сел рядом с ним. Толком никто ничего не знал, но говорили, что вода в заливе поднялась метра на два, тросы лопаются, как нитки, корабли швыряет о причалы и директор дал команду собрать всех людей и быть начеку.

— Ничего страшного, Андреевич, — кричал мой помощник, — слабина у наших тросов всегда есть… Думаете, их Валька обтягивает? Делает вид только.

— А кто у нас дежурит?

— Питилимов.

— Я же не разрешал его ставить! — кричу я.

…Темные невидимые волны врывались на стапель-палубу, док то поднимало, оттаскивая от палов, то швыряло к ним, и, когда его прижимало ветром вплотную, воздушные баллоны визжали, сдавливаясь в плоскость. По бортам горели прожекторы, ветер со свистом рвался между башен. Внизу,