Морское притяжение - Олег Борисович Глушкин

— Непорядок с бревнами! — раздраженно сказал он. — Сам директор меня отчитал. Особенно из-за вашего дока! Срочно примите меры.

— Я послал помощника и выделил людей.

— Займитесь лично.

— Я не для этого здесь.

— Много рассуждаете, — сказал он и положил трубку.

Я прошел на пирс. Метрах в десяти за доком двигались две шлюпки, в одной сидел мой помощник, в другой — боцман. Они волокли сеть. Сначала я подумал, что они ловят рыбу, но потом понял, что они окружают сетью бревна и оттаскивают их на тот берег. Когда они вернулись, я тоже влез в шлюпку и совершил путешествие на противоположный берег. Сеть была выдумкой Владимира Ивановича.

Мой помощник прошел суровую школу жизни, до войны он едва успел окончить курсы трактористов, как пришлось взяться за винтовку. Пятнадцатилетним пацаном ушел в партизаны и стал разведчиком. Однажды его схватили в родной деревне по доносу и приговорили к расстрелу. Под утро он выломал решетку в подвале комендатуры и, протиснув свое истощенное тело, бежал.

Владимир Иванович не любит мрачных воспоминаний. Охотнее он рассказывает о наступлении в Пруссии, где после легкого ранения его оставили в тылу комендантом небольшого хутора.

…С бревнами мы покончили, перемазались все основательно, но зато около доков стало намного чище.

— Теперь еще боны заградительные поставим. Надо будет дежурным сказать, чтобы они сделали, и тогда полный порядок, — сказал боцман.

— На сегодня хватит, пошли в душ, — предложил Владимир Иванович.

Душ — это его гордость, три раза переделывал он нашу душевую.

— Пошли, — соглашаюсь я, — не идти же в таком виде домой!

После парилки сидим у меня в каюте. В иллюминатор видны свежевыкрашенные суда, залив, и слышно, как кричат чайки.

Мой помощник садится рядом и, хотя не курит, берет у меня сигарету.

— Нет, что ни говори, а душ у нас лучше, чем на первом доке. Теперь нам пожарные соревнования выиграть, и в этом месяце мы всех обскачем…

Мы сидим, как обычно, долго и спокойно, каждый рассуждает или думает о своем, спешить никуда не хочется.

— Андреевич, к телефону! — вдруг раздается с верхней палубы. — Тебя Тепнин.

По телефону услышал знакомый голос:

— Совещание сегодня у главного инженера, сходи туда, у меня дел по горло. Посиди там как представитель цеха и заодно захвати у меня приказ на увольнение крановщицы, подпишешь у Курагина…

Совещание вел Курагин.

— Главная задача, — говорил он, — китобойные суда. Мы должны уяснить, что срыв срока их ремонта недопустим…

Я вспомнил, как мы помучились в прошлом году, когда ставили в док сразу четыре китобойца. Красивые суда, крейсерский нос, гарпунная пушка, и ничего лишнего на палубе. Недавно китобойная флотилия вернулась в порт, палили пушки, белый дым окутывал суда, они шли кильватерной колонной к причалам, где их ждали оркестры и многочисленные делегации. Наши рабочие высыпали на пирс, забрались на краны, на крыши цехов. Хотел бы и я хоть раз сходить в рейс за китами!

— Главный диспетчер здесь? — спросил Курагин. — Что у вас на «Сормово»? Мы доложили, что оно сдано, вы понимаете, что это значит?!

Курагин напорист и в любом деле инициативу берет на себя. На собраниях он выступает первым, говорит четко, выделяя каждое слово, но сегодня в его речи чувствуется какая-то нервозность.

— Почему вал поставлен без сертификата? Вы лучше меня понимаете, к чему это может привести.

Когда я приехал из Ленинграда после окончания института, Курагин работал начальником докового цеха.

В первый день работы я добирался на трамвае до завода, перепутал остановки и попал под проливной дождь, вода текла с моей шляпы на пальто и ковровую дорожку. Я, наверное, был очень смешон. Но Курагин встретил меня по-дружески. Мы оказались выпускниками одного института. Курагин был всего на два года старше меня, но выглядел тяжеловатым и солидным. Голова у него как-то сразу переходила в туловище, над висками светились залысины. Он лазил в отсеки, бегал по докам, никогда не сидел на месте и все-таки толстел и толстел. Курагин обучал меня азам производства и до поры до времени опекал…

— Я предупреждал строителя: прежде чем собирать гребное устройство, согласуйте все с Регистром, не надо спешить, вас никто не подгоняет.

Меня бесит его привычка ловко врать. Однажды я поспорил с ним, доказывая, что не надо торопиться с подготовкой дока для плавбазы «Луч». И когда мы выставили клетки и погрузили док, оказалось, что надо было ставить «Достоевского». Курагин стоял на пирсе, невозмутимо улыбался и что-то объяснял главному инженеру. Увидев меня, он сказал:

— А вот и виновник! Борис Андреевич, как же так, ведь я сто раз вам говорил — не надо спешить. — И, уже обращаясь к главному: — Молодые, надо учить, лезут не в свое дело…

Но в принципе его задору, его напористости можно позавидовать. Не раз его назначали на самые сложные участки — «кидали на прорыв», и везде он своего добивался: суда сдавал в срок, оборудование чудом доставал и, главное, людей умел увлечь делом.

Эти способности Курагина оценены, он заместитель главного инженера и действительно необходимый для завода человек.

После диспетчера докладывали начальники цехов, и каждый утверждал, что его цех сделал все, что нужно, но вот подвел — другой.

Каждый по-своему был прав, но я так и не понял, из-за кого же «Сормово» все еще стоит на заводе.

— Безобразие, товарищи, — сказал Курагин, — с каких это пор не работают краны на доках?

В это время дверь в кабинете приоткрылась, и секретарь директора Анна Сергеевна сказала:

— Извините, товарищ Курагин. Вас просил к себе Андрей Иванович.

— Все ясно, товарищи? — спросил Курагин. — Спасибо, вы свободны. — У выхода из кабинета Курагин догнал меня и неожиданно мягко сказал: — Ну как там, Борис Андреевич, без меня? Нормально? Вот видите, с «Загорском» наши расчеты оправдались, не правда ли? Все прошло как по маслу? На днях вы получите землечерпалку. Если что нужно, обращайтесь прямо ко мне. У вас должен быть порядок. Кстати, вы захватили с собой приказ на увольнение крановщицы?

— Погорячились у нас в цеху, — сказал я, — думаю, приказ ни к чему.

Вечер был теплый, час пик уже прошел, и ровно в семь полупустой автобус подвез меня к дому.

Зина стояла у окна в моем любимом сиреневом платье, черные волосы забраны на затылок. Сейчас она была точно такой, как в тот вечер в институте, когда я заметил ее у белой колонны и долго смотрел очарованный, не умея и не смея начать разговор.

В комнате пахло маникюрным лаком, на стуле висел мой отутюженный выходной костюм. Я сразу