Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу… - Людмила Владимировна Вебер

Я реально кричала и просыпалась по ночам от своего же крика. И мои соседки просыпались. И, блин, упрекали меня за эти ночные крики… И это было какой-то кафкианский замкнутый круг!..

А самое удручающее, что и по сей день – на свободе – я по-прежнему кричу во сне. Хотя уже и не просыпаюсь от своих криков. Та ситуация видимо надолго меня надломила…

Тамара Репина

Примерно за пару дней я выучила, как зовут моих новых соседок, у кого какие статьи, кто сколько времени тут находится. И у кого какой статус…

Тамара Репина считалась негласной старшей камеры. Маленького роста, полная, в роговых очках, с длинными волосами ниже пояса. Ей было около пятидесяти лет. Но выглядела она гораздо младше своего паспортного возраста. В первую очередь за счет гладкого круглого лица. И еще, наверное, потому что говорила она, в основном, тоненьким девчачьим голосочком. На самом деле Тамара обладала способностью говорить очень разными голосами: низким, высоким, даже каким-то детским. И с разными людьми в разных ситуациях она использовала разные тональности. Поначалу это казалось странным, но потом я привыкла. Как-то я пошутила, что ей нужно озвучивать мультики, и Тамара, ухватившись за эту мысль, добавила в свою «палитру» голос «Пятачка», «Совы» и прочих героев мультяшек.

Но несмотря на свою моложавость, Тамара смотрелась настоящей ретро-дамочкой. Эдакая героиня фильма «Афоня», просто потому что она одевалась в стиле 70-х. В отличие от большинства тюремных обитателей она носила легкие цветастые халаты, тогда как все предпочитали ходить в спортивных костюмах. Треники, олимпийка, а на ногах – сланцы-вьетнамки, попросту «лягушки», надетые поверх носков – это была негласная сизошная мода. Тюремный шик. Я больше, кстати, нигде не видела, чтобы наши люди, причем массово, носили эти вьетнамки. И не в бане или на пляже. И не на голые ноги, а именно с носками. И зимой, и летом. А вот Тамара как раз могла ходить практически в любую погоду с голыми ногами – в одних шлепанцах. Тогда как я в иные моменты готова была спать чуть ли не в зимних сапогах – настолько в камере бывало холодно.

На тот момент мне казалось невероятным, что Тамара сидит на «шестерке» уже более двух лет – срок этот представлялся огромнейшим. Она была настоящим «старосидом» – так называли тех, кто задержался здесь на долгие годы. До тюрьмы она работала в некоем колл-центре, предлагающем услуги экстрасенсов. И их арестовали практически целым офисом. В нескольких камерах «Печатников» были рассажены остальные подельницы Тамары. Им вменяли 159-ю статью – «мошенничество», а также 210-ю – «организация преступного сообщества», как оказалось самую жуткую статью нашего уголовного кодекса. Если эта статья шла как довесок к какой-либо «экономической» статье, то считай – дело «швах!» Во-первых, из-за данной статьи человека можно было держать в СИЗО на стадии следствия сколько угодно. Люди и сидели тут по пять, шесть, даже семь лет. Тогда как по остальным статьям срок следствия все же был ограничен восемнадцатью месяцами. К тому же если по просто мошенничеству можно было отделаться «условным» наказанием, то по 210-й – срок шел от пяти лет. Это если первая часть статьи. А если вторая часть, то от 12 лет. У Тамары и всех ее подельниц как раз была вторая часть. И я очень даже понимала, как их потряхивало под этим «дамокловым мечом».

Надо сказать, что под таким «дамокловым мечом» жило большинство обитателей тяжелостатейных камер. Под жуткой угрозой огромных «двузначных» сроков. Все испытывали этот перманентный стресс. Тяжелостатейники буквально излучали животный страх и нечеловеческое напряжение. И мне это вовсе не мерещилось. Когда я встречала заключенных из легкостатейных камер, различие в «аурах» бросалось в глаза особенно резко. Легкостатейниц ожидали небольшие сроки – от нуля до трех лет. Очень многие из них выходили из зала суда на приговоре – «за отсиженное». Я видела, что легкостатейники смеялись, беззаботно болтали, строили планы на ближайшее будущее – на воле. Они знали, что больше, скажем, года или трех им не дадут, и могли ориентироваться на эту веху. Тогда как тяжелостатейники были бы рады получить эти три года. И это было бы большим счастьем для них! Но в большинстве случаев срок за «тяжкие статьи» крутился около пресловутой «десятки». О каких планах на будущее тогда могла идти речь? В глубине души человек понимал, что жизнь его кончена. Потому что десять лет зоны прикончат любую женщину. Даже если она и выживет, уйдут и молодость, и здоровье, и красота…

Думать об этом было жутко. И Тамара, конечно, думала. Но играла в то, что ее история закончится хорошо. Перекатывалась по камере хохочущим колобочком, готовя с утра до вечера всевозможные тюремные блюда. Готовить и поглощать еду было ее настоящей отрадой. И именно в ее исполнении меня поразил гений человеческой изворотливости, находящий в тюрьме совершенно неожиданные применения продуктам и предметам обихода. Используя пластиковый контейнер для слесарных инструментов, майонезные литровые ведра и кипятильник, Тамара пыталась готовить все на свете – начиная от типа «борщей» и «солянок» до псевдосметанных тортиков и тирамису. Поначалу для меня это было удивительно. Но потом я привыкла – многие женщины в тюрьме кулинарили, это была обыденность.

Однако я все же никак не могла понять: как можно испытывать хоть какое-то желание готовить, не имея нормальной плиты и посуды? В этих оплавленных и побуревших от многочисленных варок пластиковых емкостях? Это напоминало детские игры в песочнице, когда водичка в консервной банке становилась супом, а комок мокрого песка – пирожком. Но тут это все было по-настоящему, люди готовили и ели эту непонятную еду. Фактически из той же песочной консервной банки. Часами варили свеклу и морковь с помощью кипятильника. Закидывали в воду картошку, выловленную из хозовского супа, консервы из «судового пайка», куски колбас, сосисок из передач, кетчуп, майонез – все, что подворачивалось под руку. Все это опять же часами вываривалось в майонезных ведерках. И мало того, что это варево представляло собой крайне неаппетитное зрелище, но к тому же – оно дико воняло. И этим острым запахом пропитывалось все вокруг: вещи, волосы, постель. Но женщины поглощали эти блюда с непостижимым удовольствием!

Максимумом же моей тюремной готовки было заваривание овсянки или гречки кипятком – и так на протяжении всего срока. Я очень сильно соскучилась по нормальной еде: супам, вторым блюдам и чему-то такому существенному. Но так и не смогла переступить через себя и отведать подобный тюремный «деликатес». Видимо, для этого мне нужно было пройти через более длительный голод…

Тамара и не отрицала, что еда – это ее любимое