Робеспьер - Эрве Лёверс

1791 г. И всё же, начиная с лета 1789 г. как сильно молодой депутат похож на него; более, чем другие, он чувствует себя революционером.

Слова Робеспьера резкие и точные. Двух ему достаточно, чтобы обозначить врагов, с которыми идёт борьба: "деспотизм" и "аристократия" (власть двора и министров и власть тех, кто отказывается быть "народом"). Угрозы против Собрания и против Парижа – это их работа. Взятие Бастилии – это их крах. Для Робеспьера, восстание парижан спасло свободу с помощью своего рода "чуда". Кто мог бы предвидеть, что народ одержит верх над солдатами? 17 июля, полный энтузиазма, он, вместе с другими, сопровождает Людовика XVI в Париж. Он взволнован зрелищем тех гражданах, которые поднимаются на деревья, чтобы увидеть депутатов и монарха; все, даже церковники, носят трёхцветную кокарду и кричат: "да здравствует король, да здравствует свобода". Но экзальтация не заглушает его опасений. Он доверяет свой страх Бюиссару и, одновременно, говорит о своей вере в национальную гвардию, которую только что создали парижане: "Мы надеемся, что вся Франция введет это необходимое учреждение не только для обеспечения общественного спокойствия, но и для защиты свободы нации против покушений, которых еще можно опасаться со стороны деспотизма и аристократии, тесно объединившихся в настоящее время"[75]. Робеспьер намерен доверить завоёванную свободу вооружённым гражданам, но также и самому народу. Он утверждает это на заседании 20 июля, выступая, как и бретонцы Дефермон и Глезен, против мер, предложенных Лалли-Толендалем, чтобы погасить усиливающиеся хлебные волнения. Надо остерегаться нанести удар народу, говорит он; не нужно "гасить [его] любовь к свободе". В этой позиции есть прагматизм, в котором, как Робеспьер убеждён, Революция нуждается. Можно также прочитать здесь приверженность к уже выраженным принципам: оратор напоминает, что нация теперь суверенна, и что Собрание должно её уважать в её целостности.

В последние дни июня все депутаты собирались в зале Малых забав, по приказу короля. В июле обстановка там взволнованная. Около двухсот депутатов помещается на скамьях огромного амфитеатра, увенчанного трибунами для публики. В центре одной из сторон заседают секретари и над ними председатель; напротив должностных лиц была установлена "решётка" для приёма внешних депутаций и, на возвышении, трибуна для ораторов. Именно в этой обстановке в ночь на 4 августа Собрание провозгласило упразднение феодализма, отмену десятины и привилегий сословий, провинций, городов… Именно в этом обрамлении Робеспьер активно вносит вклад в составление Декларации прав человека и гражданина.

Знаменитая Декларация была принята 26 августа. Поскольку борьба не была окончена, депутаты указывают в её названии только права, а не права и обязанности. Для Робеспьера, речь идёт о безоговорочном утверждении принципов. Тем, кто считает, что взгляды – даже религиозные – свободны до тех пор, пока они не нарушают общественного порядка, он возражает, что добавить "так просто ограничение к принципу […] значит уничтожить его, дав место множеству опасных интерпретаций" (23 августа); тщетно. Тем, кто хочет ограничить свободу говорить, писать и публиковать из-за угрозы ответного злоупотребления ею, он отвечает: "Никогда недопустимо для свободных людей провозглашать свои принципы двусмысленно; […] только деспотизм придумывал ограничения, именно таким образом он достиг урезания всех прав" (24 августа); тщетно. Тем, кто признаёт за нацией право дать согласие на налог, он отвечает, что принцип должен быть ясным, что должно быть признано, что нация сможет также регулировать размеры налога, природу и продолжительность (26 августа). Согласно Робеспьеру, только непоколебимость принципов может гарантировать свободу. Он не отклонится от этого курса.

Своими изначально занятыми позициями Робеспьер вписывается в демократическое меньшинство патриотического движения. Он подтверждает это в сентябре. Конечно, как и многие, он не может высказаться во время главного обсуждения о форме будущего Законодательного собрания и потенциального права королевского вето. Но он делает это в брошюре, первой на его пути в качестве члена Учредительного собрания. Неудивительно, что он отклоняет двухпалатную систему и высказывается за однопалатную, как и большинство Собрания. Он равно отклоняет абсолютное вето, поддерживаемое англоманами, но также и "вето приостанавливающее", в конце концов принятое, которое позволяло королю отказать в "санкционировании" декрета в течение двух легислатур. В Собрании всего лишь около сотни депутатов хотели, как и он, исключить любое вето.

Дух и логика члена Учредительного собрания Робеспьера уже всецело присутствуют в этих проявлениях. Твёрдость принципов, защита народа, опасения в отношении исполнительной власти. Так как нация суверенна, объясняет он, она одна имеет законодательную власть, и "она доверяет осуществление законодательной власти представителям, которые и являются хранителями этой власти"[76]; никто не может, таким образом, противопоставлять себя закону, даже король, который должен располагать только исполнительной властью. Королевское вето – не что иное, как "немыслимое моральное и политическое чудовище"[77]. Робеспьер продолжает: "Я считаю также, что не следует идти на компромиссы за счет свободы, справедливости, разума, и что непоколебимое мужество, нерушимая верность великим принципам - единственные ресурсы, соответствующие нынешнему положению защитников народа"[78]. Для него, "порочная конституция, оставляющая открытую дверь лишь деспотизму и аристократии"[79] (всегда два этих врага) может ввергнуть народ в "рабство"[80].

Приостанавливающее вето принято, Робеспьер способствует защите конституционных текстов от королевской цензуры. С 14 сентября он, вместе с Ле Шапелье, Тарже и Петионом, полагает, что Собрание предлагает королю не "санкцию" декретов от 5-11 августа об упразднении привилегий, а их "обнародование"; таким образом, никакое вето не было бы возможно. Он снова утверждает это 18 сентября, затем 5 октября: "Никакая власть не может стать выше нации. Никакая власть, исходящая от нации, не может навязать свою цензуру конституции, которую нация вырабатывает для себя"[81]. Как и множество патриотов, Робеспьер отдаляется от Людовика XVI; вот он, недоверчивый; вот он, раздражённый проволочками монарха… 5 октября Собрание требует от короля "простого и ясного одобрения" первых конституционных текстов. Людовик XVI склоняется перед его волей; в тот день что другое он может сделать? Парижанки в Версале; они вооружены и в гневе.

Товарищи патриоты

Робеспьер не одинок. Даже неоднородная, депутация Артуа считается одной из самых "патриотических" или, для министров, одной из самых "горячих". В начале июня её представляют наподобие депутаций Бретани или Прованса, полной "пылких голов". Робеспьер – одна из них. В Версале он поселился вместе с тремя другими избранными от их провинции, фермерами,