Судьба и воля - Лев Клиот

– Потрясающе!

Гнев под этими восхищенными взглядами испарился. Но, увидев Роланда, Борис подозвал его, и, добавив жесткости голосу, спросил:

– Где этот чертов Бранновер? До обеда он должен был работать с пластиками Мацукелли для оправ, а потом исчез.

Роланд начал подробно объяснять, как сильно был занят Клифф все это время с командой из Мексики, и, хотя он, Роланд, в курсе, что Бранновер не появился после обеда, но работа с мексиканцами очень, очень, мистер Залесский, важна, и даже сейчас он где-то с ними трудится…

Борис посмотрел внимательно на полуголого адвоката, и тот замолчал, продолжая только качать головой в подтверждение сказанного. В этот момент возобновившийся гомон в холле снова смолк. И Залесский, вглядываясь в хитрое лицо своего собеседника, увидел, как расширились его глаза, после чего тот и вовсе попятился как-то бочком, скрываясь в толпе. Борис обернулся. В дверях стоял, широко улыбаясь, Клифф Бранновер. Мокрый, в плавках, в одной руке ласты и маска – в другой подводное ружье. Какое-то мгновение он осознавал происходящее. Вместе со стекающей с него водой, медленно сходила с лица краска. В звенящей тишине ласты и маска с грохотом упали на пол.

Только теперь до него дошло, что он напрочь забыл о том, что на сегодня была назначена встреча в Wal-Мart, к которой он тщательно готовился.

– Вот я дерьмо, убить меня мало!

– Нет, в самый раз!

Борис сохранял серьезность.

Клифф сделал шаг к Залесскому и протянул ему ружье:

– На, стреляй!

Первым рассмеялся, не выдержав, Джефф. За ним захихикали остальные. Залесский, раздосадованно махнув рукой, пошел к себе в номер и уже в лифте услышал, как всеобщее веселье заполнило пространство лобби.

Вечером все собрались в зале ресторана. Роланд и Йованна были постоянными инициаторами бесконечных розыгрышей, аттракционов и прочих мероприятий, веселивших публику. Борис стоял у бара вместе с Джейсоном. У младшего сына намечались серьезные перемены в жизни, и он решил, что об этом необходимо поговорить с отцом.

Залесский наблюдал за веселой чехардой, импровизацией, дурашливо устроенной добровольными организаторами. Взрослые, лысые дядьки с волчьими масками на физиономиях гонялись за поросятами, которых, со всем возможным при их объемах кокетством, изображали матроны – руководители крупных региональных отделений. В лотерее на раздевание участвовали все и, оставаясь в нижнем белье, выглядели абсолютно счастливыми, как юные создания с внешностью манекенщиц, так и пузатые джентльмены, падающие от хохота вместе со всей публикой.

Эта непосредственность, американская национальная черта – умение превращаться в ребенка, искренность на грани инфантилизма, но в тоже время, ощущение полной гармонии в поведении участников происходящей потехи вызывали у Залесского сложные чувства: снисходительность, зависть, осознание того, что он, так и не стал американцем в полном смысле слова, с тем набором душевных качеств, присущих этим веселящимся перед ним аборигенам.

Джейсон сообщил две вещи: он поступает в Амхерстский колледж в Массачусетсе, и он собирается жениться на девушке из Португалии. Они оба мечтают заняться кино и оба решили поступать в этот колледж, закладывая соответствующую основу к их будущей профессии. Борис был рад этим новостям. Он был знаком с Джоанной, избранницей сына. Девушка с сильным характером, такая ему и нужна.

Джейсон был склонен к авантюрным поступкам. Он выкидывал такие номера, что приводили его родителей в ступор. В пятнадцать лет, в составе редкой тогда туристической группы, попал в Москву и в первый же вечер вышел на Красную площадь с самодельным плакатом «Свободу политзаключенным». Скандал был на уровне диппредставительств. Его тут же, первым рейсом, отправили обратно в Нью-Йорк, но среди сверстников он долго ходил в героях. Сразу после окончания школы улетел в Париж и провел в районе Монмартра, среди богемной молодежи, два года, категорически отказываясь от какой-либо финансовой помощи, жил на грани нищенствования, но был абсолютно счастлив. После того, как вернулся, организовал в Нью-Йорке акцию по сбору продуктов и неиспользованных остатков в ресторанных сетях, для распределения в пунктах помощи обездоленным, что впоследствии приняло общеамериканский масштаб. И вот теперь, наконец, образование, семья и кино.

– Я чертовски рад! Свадьба за мной, – и он чокнулся с сыном наполненным шампанским бокалом.

В зале звучала тихая музыка, кружились в вальсе пары. Джейсона подхватила одна из девушек в костюме индианки, Бориса поманила Йованна, но он ласково отстранил ее, развернув лицом к Джеффу:

– Без меня.

Зазвучала еврейская мелодия. Сестры Берри пели «Тум балалайка».

Залесский смотрел на танцующие пары, сверкающие огни отражающихся в окнах люстр, ощущая залитое благополучием пространство.

И вдруг что-то изменилось, словно волна темнеющего в сотне метров океана смыла краски с беззаботной картины проносящихся в танце фигур. Остались только коричневые и серые тона и, будто во сне, проявилась кинопленка из далекого прошлого: маленький зал клуба в гетто, на сцене музыканты играют эту мелодию, наполненную печалью и надеждой, медленно движутся пары изможденных, отчаявшихся мальчиков и девочек, в тщетной надежде обрести несколько мгновений призрачного счастья. Он видел лица, такие знакомые, вот-вот всплывут их имена со дна занесенной илом забвения памяти, но нет, мучительная попытка вспомнить не удается.

Хрустнул бокал – это он с такой силой сжал стекло. Подбежал Джейсон, увидев окровавленную руку.

– Что с тобой, папа?

Залесский отрешенно посмотрел на осколки, медленно возвращаясь к действительности. Он приложил к порезу салфетку, потрепал Джейсона по щеке, успокоил собравшихся вокруг него:

– Неосторожно разбил бокал, все в порядке!

Он вышел из отеля и подошел к кромке воды. Океан был спокоен, ровный гул набегавшей на пляж волны успокаивал. Борис присел на лежак, закурил.

Что это было? Видение, только что промелькнувшее перед глазами, не отпускало.

Все, чем он занимался эти годы, все, чего он добился, показалось в эти мгновения незначительным, мелким, тонкой позолотой на огромном, шершавом, угловатом куске той прошлой жизни, заполнившей его сознание до предела, не оставляя места ни для чего иного. И то, что кажется ему сегодняшней, настоящей реальностью – всего лишь эфемерная сиюминутность, мираж, за который он уцепился в отчаянии, уцепился за края того рва, в котором остались все они, все, и те мальчик с девочкой, прильнувшие друг к другу в тихих движениях, под эту песенку о любви.

За оставшееся до окончания сборов время он так и не смог прийти в себя. Его люди никогда прежде не видели шефа в таком состоянии. Бедный Клифф принял это его настроение на свой счет и несколько раз пытался поговорить, извиниться, объясниться. К тому же, были причины серьезно обсудить возникшие проблемы в бизнесе. Слишком откровенным стало давление конкурентов, и торможение роста продаж беспокоило всерьез.

Проблемы в бизнесе – это было то, что надо, это было единственное лекарство, которое помогло ему вернуться в поток жизни.

Почти весь угол складского ангара, предназначенного для приемки возврата сезонного товара, был до потолка заставлен картонными коробками, на которых чернело клеймо «brush».

В коробках находились французские заколки ручной работы. К внутренней поверхности десятисантиметровой полированной пластмассы была прикреплена щетка-расческа, которая раскрывалась, подобно бутону, и пряталась обратно, когда расчесанные ею волосы этой же заколкой зажимались. Идея создать такую вещь казалась беспроигрышной.

– Так просто, так удобно, – объяснял снятый для телевидения ролик, – вам не нужно иметь два предмета, держать в одной руке заколку, а во второй расческу!

Девушка на экране даже теряла равновесие, пытаясь причесаться и одновременно не выронить французский аксессуар.

– Этой замечательной заколкой вы причесываетесь и ею же прибираете свои прекрасные волосы!

Девушка сияла, сияли заколотые сияющей заколкой волосы. Реклама обошлась в миллион долларов, а в результате – возврат почти семидесяти процентов товара.

– Мелани! Вы меня убили!

Борис раз за разом твердил эту фразу, стоя напротив картонной стены. Толстушка Ричардсон после каждого повтора горестно всплескивала руками:

– Мистер Залесский, эти идиотки (она имела в виду покупательниц) ничего не понимают. У них, мистер Залесский, отсутствует мозг. Для них любое дополнительное действие – слишком сложно. Они ведь курицы, мистер Залесский! Открыть, причесаться, сложить и только потом заколоть то, что у них на голове, это слишком сложно, если внутри головы пустота.

Так она его успокаивала. Джефф молча наблюдал за диалогом, сложив руки на животе и ожидая своей очереди высказаться.