Барышня ищет работу - Салма Кальк

тех, что ему сдали, если он сидел за нашим столиком, или вот ещё крутили пуговицу.

— Не проворонь, Оленька, мужчина что надо, — шептала мне Агафья. — Барыня-то наша добра, держать не станет, других же не держала. А он на тебя-то как смотрит, глаз не сводит!

А я задумалась — что, это вариант здешней судьбы? Вот такой Фёдор Алексеевич? Который смущается, то бледнеет, то краснеет, вздыхает всякий раз, как ему бывает нужно обратиться ко мне во время игры или за чайным столом. Что-то мне совсем не хотелось торопиться, так я Агафье и сказала.

— Торопись — не торопись, а годы-то идут, — пожала она плечами. — Раз родители сговорить не успели, кому-то другому придётся.

Домашним в ответ на расспросы я рассказала, что сирота. Немного побаивалась расспросов хозяйки, но она ни о чём таком не спрашивала, причём — никого. Ни Антипа Валерьяныча о жене и детях, ни Агафью о сыновьях. Ей хорошо служат, а что там у людей в голове и на сердце — ей, вроде как и дела нет. Но если к ней обращались с просьбой о помощи, она не отказывала. Я слышала раз, как пришёл Антип Валерьяныч — у него захворала невестка, и он просил её составить протекцию у Василия Васильевича Зимина, ведь все знают, что она с ним на короткой ноге, а в городской больнице им уже отказали, мол, ничего особенного. Софья Людвиговна внимательно выслушала и обещала связаться с Зиминым и поговорить. И поговорила — через пару часов вызвала Антипа и сказала — мол, договорилась на завтрашнее утро, пусть едут, Зимин будет ждать. И вроде бы, после того визита невестка пошла на поправку.

Так вот, любопытные наши Марфуша с Агафьей спали и видели, как бы пристроить меня замуж, да повыгоднее. Я сама никуда не торопилась, потому что — год туда, год сюда, какая уже разница? Нитку, сказавшую мне о букве «М», выбросила, и ещё подумала, что вот будет бал, там пусть и показывает себя с лучшей стороны.

Бал приближался. Мне привезли готовое платье, и под него сорочку, и нижнюю юбку, и корсет. Надели всё это на меня под бдительными взглядами Агафьи и Антонии, и даже Софья Людвиговна пришла посмотреть.

Тафта цвета слоновой кости струилась до пола, кружево оттеняло её, а букет тканевых цветов, приколотый на лиф слева, оживлял строгий силуэт. Я попробовала двигаться — вроде, получается. Села — о да, только на самый краешек стула, корсет не позволит опереться на спинку. Ничего, справлюсь.

— Антония, причешешь завтра Ольгу Дмитриевну? — спросила хозяйка.

— Конечно, — кивнула та.

На том и порешили. Я ещё раз глянула в зеркало, осталась довольна, и поблагодарила всех — Татьяну Ивановну за работу, а хозяйку за такое полезное знакомство и за содействие.

12. Собираемся на бал

12. Собираемся на бал

Наутро, в день бала, жизнь началась, как обычно — ранний подъём, завтрак, традиционные дела. Чтение газет, ответы на два письма, причём одно — не деловое, а от какой-то приятельницы Софьи Людвиговны из Москвы, которая сообщала новости ещё о некоторых общих знакомых, и интересовалась, как у неё дела. На это письмо отвечали сразу же и кратко — дела в порядке, в Сибирске зима, в Москву не собираюсь раньше будущего лета, а там будет видно. Интересно, если хозяйка поедет в Москву, меня она с собой возьмёт? Или уволит?

Собираться на бал стали после дневного хозяйского сна. Правда, я к тому моменту уже вымыла и высушила голову, и соображала, насколько плохо буду выглядеть без единого украшения — потому что у меня не было даже простенькой пары серёг. Ну что поделать, как есть. Заработаю — куплю.

Антония вошла без стука и поинтересовалась, готова ли я причёсываться. Я была готова, и пошла с ней в комнату, именуемую в доме «дамской» — там хранились всяческие наряды и украшения Софьи Людвиговны, и стоял туалетный столик с большим зеркалом. Вот перед тем зеркалом меня и усадили, и Антония принялась укладывать мои волосы. Вообще мне, конечно, грех жаловаться, волосы у меня не самые плохие, но уложить их не так-то просто, однако, для Антонии ничего сложного как будто не было. Она пользовалась каким-то средством, которое наносила по ходу расчёсывания, и волосы не топорщились и не торчали. И словно сами ложились по команде её ловких и умелых пальцев — волосок к волоску. Шпильки тоже вставлялись всё равно что сами, и несколько мелких цветов из той же ткани, что букет на платье, тоже вставились и держались, как надо. Я поблагодарила Антонию, та просто молча кивнула, ну да она вообще неразговорчива.

Дальше пошли одевать меня в платье.

Корсет шнуровала тоже Антония, у неё это выходило быстро и ловко.

— А на шею что наденете? — спросила она.

— Ничего, — пожала я плечами. — Просто останется цепочка от крестика.

— Мне кажется, она грубовата для этого платья. Можете вы снять ваш крестик на вечер?

— Нет, — тут же ответила я. — Может быть, спрячем? Ну там, булавками приколем к платью изнутри?

— Покажите, — она хмуро взглянула на меня. — Я посмотрю и подберу булавки.

Я вытащила из-под сорочки и корсета крест бабушки Рогнеды, он и вправду и сам по себе был достаточно велик, больше обычного нательного крестика, и цепочка у него толстая и сложного плетения. А Антония как увидела его, так и впилась взглядом.

— Откуда у вас такая вещь и зачем она вам?

— Что значит — зачем? — не поняла я. — Зачем люди крестики носят? Вот и я так же. А откуда — от бабушки. Я ещё маленькая была, когда она надела и не велела снимать.

— И… где ваша бабушка?

— Умерла, уже давно.

— И вы всё равно не снимаете эту вещицу никогда? — усмехнулась Антония.

— Нет, — сказала я как могла весомо. — И не собираюсь. Это память. Или… даже больше, чем память.

Это напоминание о моей старой жизни. О том, что она у меня вообще была. О том, что жила-была девочка Оля Филиппова, училась, работала, о чём-то мечтала, что-то делала для мечты. А теперь у этой девочки какая-то странная попаданческая жизнь.

— Хорошо,