Барышня ищет работу - Салма Кальк

Во сне ко мне приходила странная женщина.

Одетая в золотое платье сложного покроя, слепящее настолько, что и понять-то было нельзя — оно из ткани или из металла, или ещё из какой волшебной субстанции, тут ведь у них магия, всё возможно, так ведь? На платье было столько отделки, что никакая ткань не выдержит этих тяжёлых украшений. А в уложенных в сложнейшую причёску рыжих волосах светились камни и металлические штуки, и тоже я никак не могла понять, чем такое закрепить, чтобы не разваливалось. Почему-то именно эти мысли бродили в моей голове во сне, мы ведь над сонными мыслями не властны, так?

А хуже всего был её взгляд. Яркие какие-то сине-зелёные глаза смотрели страшно, вот прямо страшно. И хотя на губах играла любезная улыбка, глаза смотрели жёстко, сурово, беспощадно.

— Отчего ты закрываешься, дитя? Откройся. Судьба твоя лежит перед тобой, это славная судьба, поверь! Сама ты никогда не добьёшься такой судьбы. А если последуешь за мной, то вершины покорятся тебе!

Почему-то мне не хотелось никаких вершин, и никакой «такой» судьбы тоже не хотелось. Почему-то я была уверена, что прямо об этом говорить не нужно, будет только хуже. Есть люди, которые не слышат и не понимают, когда им говорят не то, что они хотят услышать. Можно хоть лоб разбить и язык отболтать, и никакого толку не будет, моя мама ровно такая. И тут мне казалось, что лучше улыбаться, кивать, делать вид, что не расслышала или недопоняла. На глупую не рассердятся, на невнимательную, глуховатую, неуклюжую — тоже. Или рассердятся, но не так, как на открытое неповиновение. Вот я и скользила рассеянным взглядом мимо и издавала невнятные восклицания, вроде «А?» «Что? 'Что-что?» Потом улыбалась робко, с открытым ртом, чем, кажется, вызывала новую досаду. Вроде бы, золотая дама что-то бормотала тихонько, но этого я уже не расслышала. Что-то грохнуло, и я проснулась.

Ночь, луна в окно светит, в щель между занавесками. В доме тихо. Но тихо ли?

Я прислушалась. Кажется, кто-то ходит. Видимо, кому-то не спится. Снова грохочет, заругался тихонечко — и я поняла, наконец, что происходит. Агафья шла и запнулась о ведро, которое стоит возле чёрного хода — на всякий случай. К счастью, ведро обычно стояло пустым, и Агафья хотя бы ничего не разлила. Поругалась ещё, потом я услышала звук льющейся воды с кухни — видимо, жажда замучила, вот и пошла бродить. Шаги прошлёпали до комнаты, дверь открылась и закрылась. И снова наступила тишина.

Я сказала все положенные отворотные слова, какие говорят, если просыпаются от дурного сна, перевернулась на другой бок, и быстро уснула снова. И теперь уже спала без сновидений до самого утра, пока Марфуша не постучалась в мою дверь со словами «Барышня, пора просыпаться». И от ночного сна осталось разве что неприятное ощущение — будто ждёт какое-то дело, которое делать не хочется, но придётся.

Дальше повседневные дела закрутили меня, и я забыла о странном, и, чего уж говорить, страшноватом сне. Наяву моя жизнь была полна самыми разными событиями — я читала газеты, вслух и про себя, писала под диктовку письма и читала ответные, составляла списки дел и закупок для Антипа Валерьяныча, Марфуши и Антонии, ездила с Антонией по лавкам, если хозяйке что-то было нужно. Ездила с хозяйкой на разные мероприятия, в театр и в гости.

На мероприятиях я сидела подле Софьи Людвиговны, смотрела по сторонам и осознавала происходящее. На концерте мы слушали пение, более или менее приличное. На балу в Девичьем институте, который тоже был больше похож на концерт, чем на бал, тоже сидели, смотрели и слушали, а воспитанницы в скромных белых платьицах показывали танцевальные номера и пели. Хозяйка смотрела благосклонно и по окончании велела передать свою благодарность исполнительницам. И готовила своим стипендиаткам к рождеству небольшие подарки, точнее — распорядилась нам с Антонией съездить в лавку за конфетами, и чтоб упаковали красиво.

В гости мы отправлялись нечасто, раз или, может быть, два в неделю. И обычно посещали дома тех, от кого Софье Людвиговне было что-то нужно. Нас принимали дамы, но дела она вела с мужьями тех дам, и нередко оставляла меня в гостиной с хозяйкой, или с хозяйкой и её дочерьми, а сама отправлялась с супругом хозяйки обсуждать курс акций, покупки, продажи и что-то там ещё. Или же — необходимость каких-то вложений в какие-то большие проекты. Я старалась поддерживать все возможные знакомства — мало ли, что и как, поэтому во всех гостях всем улыбалась, говорила комплименты столу, чаю, выпечке и нарядам, слушала всё, что мне были готовы рассказать о местных делах и событиях. Но — со мной, конечно же, говорили, но девицы или молодые дамы никак не рассматривали меня в качестве ровни им самим. Я нахожусь в услужении, у меня нет своих денег. Поэтому — между нами пропасть. Что ж, я приняла это, как данность, потому что в моменте была совершенно довольна своей судьбой. У меня есть крыша над головой, работа и доход, и отлично. А что дальше — будет видно.

Кстати, первого и пятнадцатого ноября я получила положенные мне деньги, всё честно. И сходила в сопровождении Антонии на ярмарку, где приобрела сапоги на меху и валенки — для выхода и для дел во дворе и поблизости, тёплый полушубок и отличный пуховый платок. Зима не задержалась, и все эти предметы оказались очень кстати. И выделенные мне на обустройство деньги как раз и закончились, и ещё первую крошечную зарплату пришлось прибавить. Потом мне один раз удалось выиграть в карты — у чаеторговца Белова, это было приятно. Больше мне так не везло, но на проигрыши деньги тоже таким образом были. К счастью, проигрывала я понемногу.

А деньги, полученные мною в середине месяца, я очень быстро нашла, куда применить. Софья Людвиговна получила приглашение на бал к городскому голове в первых числах декабря, и велела мне готовиться. Это означало — шить платье.

Так я познакомилась с Татьяной Ивановной Буяновой, мастерицей, обшивавшей здешних гранд-дам. Дама лет сорока с небольшим, улыбающаяся, деятельная, она прибыла к нам домой вместе с двумя помощницами, выслушала заказ Софьи Людвиговны — платье к балу на меня, и приступила к работе.

Из гостиной выгнали всех, затворили двери, меня измерили в нескольких десятках мест — для точности посадки, так было сказано. Мы обсудили фасон и ткань — переливчатая тафта и немного кружева, и отделка