Барышня ищет работу - Салма Кальк

— Какие-то, — пожала я плечами. — При устройстве на работу мне было озвучено условие — мужчин не водить. Наверное, разговор в гостиной не считается за «водить мужчин»? Или считается?

— Узнаем, когда вернёмся в ложу, — усмехнулся он.

— Понимаете, я готова с вами поговорить. Но без свидетелей и лишних ушей.

Ещё не хватало, чтобы меня потом спрашивали, что это за бумаги такие!

— Отсутствие ушей дело нехитрое, — подмигнул он. — Сейчас, скажем, нас не слышат, даже если слушают.

И то хорошо.

— А чтоб без свидетелей — мне кажется, в нашем доме это невозможно, будут или у дверей стоять, или входить-выходить, как котики.

Не Степан, так Агафья, не Агафья, так Марфуша. Любопытные все.

— Хорошо, я подумаю, где и как мы можем побеседовать.

— Понимаете, я даже и готова вам всё рассказать, вдруг вы поймёте и что-нибудь мне подскажете? Но я хочу, чтобы не во вред себе.

— Понимаю вас, во вред не нужно. А послушать хочу, вдруг и подскажу, мало ли. Значит, не будем торопиться. Я попробую, поглядим, что выйдет.

Второй звонок прервал нашу беседу, и Соколовский повёл меня вниз, в ложу. Мы вошли как раз с третьим. Егор Егорыч спохватился, поднялся, поклонился хозяйке и пошёл на своё место, я тоже расправила на коленях полотно юбки.

— И что же Соколовоский? — иронично спросила у меня хозяйка.

— Да ничего, — пожала я плечами. — Мужчина как мужчина.

— И вас не пугают его силы?

— Не особенно, — честно сказала я.

С его силой я сталкивалась лишь однажды, в вечер нашего знакомства, и с тех пор — нет, хоть тогда и страшно было. Но я, если честно, тот страх почти не помню уже, ощущение смазалось от других событий.

— Ну-ну, бесстрашная, значит, — усмехнулась она.

Тут занавес подняли, и мы стали смотреть на сцену. Там купец решил отдать руку Анечки пожилому вдовцу, его сын принялся слёзно умолять папеньку не разбивать его молодое сердце, а купец Иван приобрёл какие-то долговые расписки Анечкиного отца и принялся с их помощью склонять его на свою сторону. Одновременно с тем он пытался заверить Анечку в своей верной и бескорыстной к ней любви. Анечка, кажется, сердцем склонялась к балбесу Митеньке, но того отец побил и сказал, что ни копейки больше ему не даст. Тогда Анечка крепко задумалась об Иване, и тут снова объявили антракт.

В этом антракте меня никуда не выпустили. Я прослушала ещё одно деловое совещание — на этот раз о финансировании строительства каменного моста через реку. В мосте имелась необходимость, но на него не было финансов. И к нашей даме подкатывали из ближних городского головы — не желает ли Софья Людвиговна увековечить имя своё и поучаствовать деньгами в строительстве моста. Софья внимательно выслушивала и кивала, и обещала подумать — дело, мол, непростое. А пока она обещала — тут и антракт завершился.

А в третьем действии всё пошло очень живенько — пропала Анечка, её дружно искали всем коллективом женихов, и даже полицейский пристав помогал, и какие-то высшие полицейские чины, никак не находили, потом оказалось, что пропало ещё и Анечкино приданое — в деньгах, золотых слитках и украшениях, и деньги из купцовой кассы. Все три оставшихся ни с чем жениха шмыгали носами вместе с родителями Анечки, а почтальон принёс письмо от неё, в котором блудная дочь извещала, что замужем за приказчиком Антоном Петровичем, и этим счастлива, и что муж её теперь сможет стать не приказчиком, а кем повыше, и у неё всё хорошо. Чего она желает и всем остальным. Отец продолжает горестно рыдать, теперь уже о потере дочери, денег и приказчика, а тройка женихов — о женском коварстве. На чём всё и завершается.

— Вот так, пока копался, дочка из-под носа всё и увела, — удовлетворённо заметила Софья Людвиговна. — Нужно было поскорее решаться.

Я тоже подумала, что нужно было поскорее решаться, ну да кто меня спрашивал? Никто. Поэтому я молча помогла хозяйке одеться и выйти из театра на ступеньки, и тут же подъехал наш Афанасий, распахнул дверцу экипажа, просил нас садиться.

Мы ехали домой, и я думала — появится Соколовский завтра или нет.

Без названия

9. Как трудно бывает поговорить

9. Как трудно бывает поговорить

Соколовский появился, но…

Или моя несравненная хозяйка решила во что бы то ни стало блюсти мою нравственность, или у неё были какие-то другие сверхценные соображения… но мне не оставляли ни малейшей возможности остаться с ним наедине. Всё время кто-то был рядом — то надменная Антония с поджатыми губами — «Ольга Дмитриевна, не видели ли вы шаль Софьи Людвиговны?». То добрейшая Марфуша с пирожками — «вот, Михаил Севостьяныч, ваши любимые, с капусткой!» То Агафья — «Если что-то надо, Ольга Дмитриевна, я тут, вы только скажите!» И даже Антип Валерьянович, человек, глубоко погружённый в подсчёты, проблемы роста цен и сравнение предложений о купле-продаже чего-то там, тоже вольно или невольно играл на руку всему этому безобразию. Он осторожно заходил в гостиную, вежливейше приветствовал гостя, затем спрашивал меня — что-нибудь вроде «барышня Ольга Дмитриевна, вы ведь не обидитесь, если я тут в уголке посижу и просмотрю свежие объявления в газете, чтоб завтра поутру Софье-то Людвиговне отчитаться». Я вначале думала, что он должен работать в кабинете, но там могла находиться только хозяйка, а если кто-то из нас, остальных — то только в её присутствии. Поэтому не такая уж и большая гостиная оставалась постоянным местом жизни, толкотни и даже некоторого хаоса — если только можно вообразить себе хаос в упорядоченном доме Софьи Людвиговны.

Если вечером собирались гости, то меня активно привлекали к общим занятиям — научили играть в карты и усаживали за стол с остальной компанией. Я научилась брать взятки, подсчитывать очки, важно делать вид, что имею на руках намного больше, чем там на самом деле было, и делать всё остальное, что полагалось правильным.

— Ольга-то Дмитриевна быстро в курс дела вошла, куда быстрее, чем