Ключи Марии - Андрей Юрьевич Курков

Борьбу с большевистской идеологией:

прежде всего действия большевиков в последнее время (использовать).

Терминология: москали, а не “русские”, билорусины, а не “белорусы” (“белороссы”), Советский союз, а не “Россия” и т. п.

Под словом “Россия” понимается только Московия.

Не писать о народностях, только о населении.

Большевистская армия, а не “русская армия”. (Подчеркивать, что армия в большинстве, как минимум на 50 % состоит не из москалей! Что советский патриотизм служит только для традиционной московской империалистической политики).

Не употреблять большевистских названий городов: не “Куйбышев”, а “Самара”, не “Кирово”, а “Елисаветгород” и т. д. Не говорить о том, как рассматривают немцев в Советском Союзе…».

Цензор Клаус Шляффер приходил в типографию поздно вечером и скрупулезно вчитывался в верстку завтрашней газеты. Без «еврейской темы» не должно было выйти ни одного номера. «Жиды» были во всем виноваты, им приписывали все смертные грехи, репрессии, недород, они – самая большая угроза для Рейха. От статей на темы, которые Шляффер считал не нужными, оставались на утро белые пятна. А не нравились ему патриотические стихи об Украине, любой намек на то, что Украина станет независимой и что ее ожидает новая счастливая жизнь. Украина должна была стать в будущем житницей великого Рейха, а не государством. Поэтому нельзя было также критиковать колхозы, так как они полностью подходили для нового немецкого строя.

– И что теперь? – спросил Олесь.

– А что? – засмеялся Хомяк. – Дорисуй нос. Герцик может тебе попозировать.

Тут уже все засмеялись потому, что Герцик, работавший в редакции сторожем, с деда прадеда был гуцулом, хотя действительно имел длинный горбатый нос. Олесь забрал карикатуру, сел в углу и быстро сделал то, что от него требовали. И при этом несколько раз успел бросить взгляд на девушку, она все еще вежливо слушала монолог увлеченного Косача, которого с головой накрыли эмоции – он то читал стихи, то что-то горячо доказывал, то и дело трогая собеседницу за локоть или наклоняясь к ее уху, словно признавался ей в чем-то интимном. Странным образом его поведение стало раздражать парня. Сколько можно ей надоедать, подумал он.

Наконец-то совещание завершилось, шеф передал полосы и иллюстрации со своими замечаниями выпускающему редактору, а тот отправился в типографию. Наступило время бутербродов и вина. Косач быстренько схватил по бокалу для себя и для девушки, и снова навис над ней, как коршун. Олесь тоже взял бокал и, подойдя к ним, сказал:

– Так это вы та самая Арета, богиня мужества? Я читал ваши стихи.

Его появление пришлось Косачу не по душе, и он блеснул откровенно раздраженным взглядом, даже открыл, было, рот, чтобы изречь в своем стиле что-нибудь саркастическое, но сдержался, заметив, что девушка улыбнулась и с интересом посмотрела на Олеся. Нет, она не просто улыбнулась, она излучила улыбку, от ее еще минуту назад скучающего из-за общения с Косачем выражения лица не осталось и следа.

– А вы тот, кто рисует Сталина и фюрера? – игриво спросила она. – Из номера в номер одно и то же! Вам это не скучно?

– Делаю то, что требуют. Поэтам легче. Вы можете писать о небесных фиалках.

– Ну, не только. Вот пан Косач еще пишет эмоциональные спичи на политические темы. Хорошо, что он их хотя бы не подписывает.

– А что делать? – пожал плечами Косач. – От меня тоже требуют пропаганды. Это вам позволено писать лирику. А из меня сделали трибуна. Если хотим, чтобы наша газета выходила и дальше, то обязаны танцевать под дудку хозяина. А вы, Арета, рискуете, когда обращаетесь к библейским мотивам. Уже два ваших стихотворения о Саломее и о Юдит Клаус завернул. Вместе с переводами из Генриха Гейне.

– А с Гейне что не так? – удивился Олесь.

– Ох, Олесь, а ты не знаешь? Гейне был евреем, – сообщил Косач. – Его книги в Германии сожгли. Зато есть другие немецкие поэты, на которых нам предложили обратить внимание.

Дан, наблюдавший издали за нашей троицей, решил сделать Олесю одолжение и отозвал Косача в сторонку, чтобы посоветоваться по поводу субботнего выпуска. Косач был явно не расположен к деловому разговору, но отказаться от него не смог, поскольку в субботнем выпуске должны были напечатать его рассказ. Дан подмигнул Олесю, пока Косач, глядя под ноги, слушал его. Арета заметила и улыбнулась:

– Хороший у вас товарищ.

– Что да, то да – вместе учились.

– Где?

– Во Львове на историческом.

– О! А рисование? – удивилась она.

– Это скорее хобби.

– Какой же ваш любимый исторический период? Может, античность?

– Нет, я люблю историю Ближнего Востока – вавилоняне, хетты, шумеры, финикийцы, аккадцы, ну и раннее средневековье тоже. Я писал работу о символике тех времен, отраженной в орнаментах, узорах, клинописи и рисунках. Но война помешала.

Девушка посмотрела на Олеся немного напряженно и покачала головой.

– Я так и думала.

– Что вы думали?

– Что когда-нибудь вас встречу.

Он покраснел. Потому, что не понял, что она имеет в виду.

– Как? Меня?

– Да, вас. Мы должны были встретиться и встретились. Только это не то, о чем вы подумали. Это другое.

Голос ее вдруг стал сухим, безэмоциональным. Ее голос сразу разрушил все его невольные фантазии.

– Вы любите говорить загадками, – покачал он головой.

– Вы читали «Книгу Еноха»? – неожиданно спросила она.

– Которую именно?

– О, это ответ специалиста. Четвертую.

– Разве она существует?

– Существует. Там есть такое стихотворение:

Как только ворон скажет трижды «кра»!

В краю, где свирепый зверь

Тогда им встретиться пора

Всем наперекор.

Олеся поразили эти строки, такие простые, словно он уже слышал их прежде, хотя и был убежден, что не слышал, а однако все равно они будто сидели в его памяти и сейчас неожиданно вынырнули из нее.

– А как вы можете растолковать это стихотворение?

– Мы уже дважды с вами пересекались в Кракове. Ворон сказал «кра!» третий раз и вот мы разговариваем.

– А предыдущие два?

– Мы с вами разминулись на перроне, когда я позавчера вышла из вагона поезда, прибывшего из Сянока. Второй – я видела вас вчера из трамвая и помахала вам.

Да… Девушка, которая махала ему рукой из трамвая и при этом улыбалась, осталась в его памяти, хотя он ее хорошо и не разглядел, потому что стекла трамвая отражали яркие солнечные лучи, эти лучи частично скрывали ее лицо. Но в его чертах Олесь увидел нечто невероятно прекрасное и соблазнительное. Трамвай остановился, подобрал людей и еще с минуту помедлил. А он ведь не был уверен, что девушка улыбается именно ему, он растерянно осмотрелся по сторонам,