Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

Феррьер и приехал туда еще до ночи. В передней и на всех выходах из дома он увидел множество тюков, ящиков, чемоданов, все принадлежащие губернатору Рима. Сам губернатор был готов немедленно ехать. Увидев перед собой врага, скорее, соперника, Фуше задрожал, потому что побледнеть ему было нелегко, вернее сказать невозможно[226]. Дюбуа изложил причину своего посещения, стараясь сохранить максимум любезности, но удар оказался все-таки жесток.

— Чтобы я возвратил ему записки его?! — закричал Фуше и начал бегать по комнате, как сумасшедший. — А где прикажете мне взять их? Я сжег их, говорю вам! Я уже клялся в этом и поклянусь еще, сколько угодно.

У Дюбуа были предписания точные и определенные, а с Наполеоном не смели шутить, уклоняясь от исполнения его воли. Надо было повиноваться, и потому надо было произнести слово тюрьма.

Едва герцог услышал это слово, как мертвенный цвет покрыл лицо его, и без того уже серое. Граф Дюбуа думал, что с ним сделается обморок. Ноги Фуше подкосились, и он упал в кресла, совершенно уничтоженный.

— В тюрьму, меня в тюрьму?! Но что же он хочет сделать со мной? Назначит суд, говорите вы?

Он вскочил и опять стал бегать по комнате. Префект старался успокоить его и снова заговорил об отдаче бумаг.

— Но, я повторяю вам, что они все уничтожены! Сожжены! Неужели думаете вы, милостивый государь, что я оставил бы у себя бумаги, которые могли когда-нибудь погубить меня, повести на виселицу моих детей, внуков, потомков до четвертого колена?!

И он продолжал бегать по комнате, ударялся о мебель, сжимал руки, пребывая в совершенном отчаянии.

Префект сжалился над ним. Это было благородно с его стороны, потому что Фуше, по его мнению, никогда и ничего не сделал бы для него в подобном случае.

— Послушайте, — сказал Дюбуа, — я опечатаю какие-нибудь ваши бумаги: ведь у вас верно есть какие-нибудь. Императору скажу, что вы не хотели отдать мне ничего, и Реалю останется только приехать и вскрыть печати. Реаль, кажется, вам друг. С императором страшно только первое движение. Ему надобно успокоить свой гнев, и на другой день часто не остается никаких следов. Успокойтесь, и все пойдет хорошо.

Они в самом деле собрали множество бумаг, самых незначительных, потому что других, кажется, не было[227]. Граф Дюбуа наложил свою печать на всю эту коллекцию и потом, распростившись с опальным министром, возвратился в Париж, чтобы отдать отчет в своем поручении. Император сначала вспыхнул, начал браниться и хотел непременно придать герцога суду; но префект рассказал ему о своей поездке в Феррьер как человек государственный и как человек умный; он убедил императора, что бумаги действительно сожжены.

— Это доказывает смертельный страх его, — говорил он. — Ваше величество, благоволите послать в Феррьер другого государственного советника, потому что я не могу всякий день совершать такие поездки, дела моего департамента пострадали бы от этого. Пошлите Реаля или другого, кого угодно вам.

Император согласился. Реаль снял печати с бумаг и сделал опись. Следствием всего этого шума стало вступление в должность герцога Ровиго.

Та же интрига, которая низвергла Фуше, подорвала и положение графа Дюбуа, только шестью месяцами позже. Что касается герцога Отрантского, назначение его губернатором Рима не имело больших последствий, и он выдерживал род нравственного изгнания до той поры, пока не вступил опять в должность. Это была ошибка императора: если Фуше действительно раз заслужил изгнание, то гораздо больше заслуживал он этого через три года, потому что был оскорблен и не прощал никогда.

Глава LIV. Жозеф, король Испанский

Король Испанский всего несколько минут провел с Жюно, однако успел сказать, что положение всего полуострова делает его истинно несчастливым.

— Я говорил об этом брату, — сказал он, — и говорил резко, тогда как раньше старался не ссориться с ним. Конечно, мои личные отношения не значат ничего в сравнении с пользой государства. Но на мне лежит ответственность за судьбу целого народа, и я, конечно, не окажусь слаб перед такой обязанностью.

Уже в 1810 году в Европе Жозеф поступал мужественно. Вот несколько слов из ноты, посланной его министром 8 марта 1810 года французскому послу в Мадриде, господину Лафоре. Эта нота писана в Малаге в то время, когда император учредил военные управления во многих областях Испании.

Король Испанский сообщал брату в этой ноте, что не может не представить ему соображения несчастья и замешательства, почти всегда являющиеся следствием управления чисто военного; что в то время, которое казалось самым благоприятным для образования областей на левом берегу Эбро, согласно конституции и в качестве примера другим, прискорбно видеть их, напротив, подвергнутым всей строгости военного управления. Наученный опытом, с тех пор как некоторые французские генералы самочинно хотели взимать и расходовать государственные доходы в завоеванных ими областях, его величество оставался убежденным, что их распоряжения должны встречать на каждом шагу непреодолимые препятствия и привести к величайшим беспорядкам; легко представить себе, писал он, отчуждение платящих подати, когда приказания о сборе налогов отдает власть чуждая, не учитывающая установленных обычаев и даже не знающая их. «Не следует терять из виду, — продолжал он, — того, сколько труда стоило внушить народу, что его хотят не покорить, а только сделать независимым и оставить испанским народом, каким был он прежде».

Когда военный правитель Бискайи издал указ, в котором давал понять, что в этой области действует власть императора, король Жозеф все еще оставался в Андалузии. Семнадцатого марта он написал из Гренады, где находился тогда, другую ноту, в которой сожалел о системе, принятой братом при оказании ему помощи, потому что, говорил он, слишком дорого платить за мощь стыдом народа.

«Да и каких следствий можно ожидать, действуя таким образом: не признавая королевской власти, попирая народную честь, раздробляя монархию? Такие поступки могут произвести только пагубные, страшные последствия, и мы уже видим тщету усилий короля Испанского в достижении общего мира, унижение и разорение народа, потерю Америки, бегство значительного числа испанцев из отечества. Пора остановить этот пожар, который может усилиться и произвести страшные опустошения, породить новые препятствия и погубить гордый народ, одаренный неукротимым характером, народ, который способен скорее погибнуть совершенно, нежели существовать под игом и в унижении».

Когда в 1811 году король Испанский приехал в Париж на крещение своего племянника, император положительно отвечал ему, что власть военных правителей будет всегда согласовываться с властями местными. Но ничего этого не было сделано.

Однако последуем далее. Это очень важно, потому что справедливость надобно отдавать всякому; а сколько раз слышала