Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

— Никто, государь. Я сама.

Я увидела, что он отвернулся, желая скрыть улыбку. В тот день или, вернее сказать, в тот вечер, потому что уже было шесть часов, он оставался в самом милом расположении духа.

— И все равно, ваш аббат — неудачник, он родился под дурною звездой, как говорят в народе.

— Зато ваша, государь, столь прекрасна, что может подарить немного своего счастья другой звезде.

Император все еще ходил, сложив руки за спиной, останавливался по временам, чтобы поглядеть в окно. В такие минуты чрезвычайно любопытно бывало чем-то расшевелить его. Лицо его делалось так подвижно, что чувства отражались в нем, как в зеркале.

— Послушайте, — сказал он мне после молчания довольно продолжительного. — Хотите знать человека счастливого, который родился под счастливою звездой, и оттого все начинания его идут удачно? Это Сюше! Вот любимец судьбы! Он словно играет ею, и, на его счастье, в человеке, рожденном для удачи, нашелся человек с дарованиями. А ведь многие сами портят себе самую лучшую судьбу!

Война постоянно заставляла герцога Альбуфейра жить далеко от Парижа: он был в отлучке семь лет. Выехав из Франции дивизионным генералом, он возвратился через семь лет маршалом Империи, герцогом, инспектором императорской гвардии, главнокомандующим двух армий, так что император при свидании сказал ему:

— Маршал Сюше! Вы очень выросли с тех пор, как я видел вас.

На острове Святой Елены в часы плена своего, продолжительность которого старался он забыть, собирая все свои радостные воспоминания, Наполеон говорил: «У Сюше ум и характер усилились изумительно».

Слова, произнесенные на одре смерти, бывают так трогательны, что звук голоса, хоть и слабый, остается в душе навсегда. Приведенные мной слова были сказаны доктору О’Мира, а я полагаю, что смертные страдания Наполеона начались с того дня, когда он ступил на неприязненный берег, и смотрю на все слова, сказанные им на этой каменистой скале, как на предсмертную речь императора.

Однажды доктор О’Мира спросил, кто лучшие генералы, оставшиеся во Франции. Наполеон отвечал:

«Мне кажется, Сюше… Прежде был Массена, но его можно считать теперь умершим. Сюше, Клозель, Жерар — вот, думаю, теперь лучшие французские генералы».

В Записках госпожи Кампан, остроумном, достойном внимания сочинении, написанном женщиной из хорошего общества и вместе с тем глубокомысленной и проницательной, есть слова Наполеона о маршале Сюше, и тоже прелестные. «Жаль, — сказал он, — что государи не могут по своему желанию создавать таких людей, как он. Если бы у меня было два таких маршала, как Сюше, я не только завоевал бы Испанию, но и сохранил ее».

Глава LV. Заботы и развлечения 1811 года

Политическая драма с каждым днем принимала очертания все более конкретные и в то же время важные. Как естественное, необходимое следствие неудач в войне тогда-то почувствовали всю тяжесть ее на этой стороне Пиренеев. Противодействие должно было поколебать Европу и ниспровергнуть императорский трон.

Неслыханные усилия Наполеона удержать Испанию привели в конце 1811-го и в 1812 году к тому, что Испания, конечно, покорилась бы. Победы маршала Сюше утвердили нас в Арагонии и Каталонии, между тем как, приближаясь к воротам Кадикса, мы довершали завоевание четырех королевств Андалузии. Молниеносный переход через горы Сьерра-Морена, чрезвычайное собрание кортесов на острове Леон, где каждый день издавали противоречащие одно другому распоряжения, совет регентства, находящийся в раздорах с другими властями, — эти и другие сложности, которых не могли или не хотели унять, придали силу нашему положению, и король Жозеф мог заметить это во время своего путешествия по Андалузии. Он проехал ее всю, посетил даже берега Кадикского залива и мог убедиться, что война утомила всех. Испанцы не любили англичан, и союз с ними был им противен, так что, несмотря на поражения наши в сражениях с Веллингтоном, несмотря на поспешное отступление и все бедствия при Арапилесе, я уверена, мы сохранили бы Испанию. Впрочем, сама страна была убеждена в этом, потому что тысячи семейств возвращались на родину, и не только многие вступали в должности при новом правительстве, но, как говорил один почтенный испанец, и просители умножались, будто в самые мирные дни монархии.

Другим доказательством этого убеждения было то, что американские области отделились от своего европейского отечества и объявили себя независимыми. Буэнос-Айрес низвергнул своего вице-короля. Другие области, также увидев, что наступила благоприятная минута для завоевания независимости, объявили ее, пребывая в убеждении, что власть Европы не нужна Америке.

Но когда на севере Европы возникло противодействие, которое должно было поддержать войну Пиренейского полуострова, а Россия, Австрия и Пруссия, ободренные императором Александром, стали пробовать свои силы, тогда и на полуострове опять началось движение. Убийства и опустошения возобновились, и ребенок, спящий под деревом, подвергался неминуемой смерти, если это был французский ребенок. Войска наши опять потеряли взаимопонимание с жителями, и потеряли уже навсегда.

Небо Франции в то время повсюду покрывалось облаками. Напрасно император приказывал организовывать празднества, давал балы и окружал Марию Луизу двором, составленным из молодых женщин, избранных для развлечения ее. Эти молодые женщины тревожились, ибо имели братьев, мужей, отцов, любовников и с отвращением смотрели на новую войну. Однако все знали, что императору надобно повиноваться, и когда он приказывал быть веселым, надобно смеяться и радоваться, хоть радости в сердце и не оставалось.

Почти в это самое время при дворе была объявлена кадриль, где главную роль играли сестры императора. Кадриль сама по себе не значила ничего: прелестного в ней было только две принцессы, и из них принцесса Боргезе казалась идеалом красоты.

Она изображала собой Италию, и в этом совершенно фантастическом костюме, изобретенном с удивительным вкусом, была очаровательна. На голове ее красовался легкий шлем из вороненого золота, с несколькими легкими страусиными перьями, ослепляющими своей белизной. Небольшая эгида из золотой чешуи покрывала грудь ее, и от нее шла туника из индийской кисеи, вышитой золотыми блестками; но всего больше восхищали ее руки и ноги! На руках были широкие золотые браслеты с превосходными камеями дома Боргезе, который славился драгоценностями такого рода, на ногах — полусапожки с пурпурными, вышитыми золотом завязками, которые на каждом перекрестье застегивались камеей же. Эгида застегивалась на груди великолепной камеей с изображением умирающей медузы — самый дорогой и великолепный предмет в богатой коллекции дома Боргезе. Наконец, принцесса держала в своей маленькой ручке небольшое золотое копье.

Невозможно выразить, какое впечатление произвела она, когда вышла на сцену, где сыграла коротенькую пантомиму со своей сестрой, которая представляла Францию. Принцесса Полина была похожа