Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961–1972 - Борис Слуцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Я с той старухой хладновежлив был…»
Я с той старухой хладновежлив был:знал недостатки, уважал достоинства,особенно, спокойное достоинство,морозный, ледовитый пыл.
Республиканец с молодых зубов,не принимал я это королевствование:осанку, ореол и шествование,—весь мир господ и, стало быть, рабов.
В ее каморке оседала лесть,как пепел после долгого пожара.С каким значеньем руку мне пожала.И я уразумел: тесть любит лесть.
Вселенная, которую с трудомвернул я в хаос: с муками и болью,здесь сызнова была сырьем, рудойдля пьедестала. И того не более.
А может быть, я в чем-то и неправ:в эпоху понижения значениялюдей она вручила назначениесамой себе и выбрала из правважнейшие, те, что сама хотела,какая челядь как бы не тряслась,какая чернь при этом не свистела,не гневалась какая власть.
Я путь не принимал, но это былпуть. При почти всеобщем бездорожьион был оплачен многого дороже.И я ценил холодный грустный пыл.
«Заученный, зачитанный…»
Заученный, зачитанный,залистанный до дыр,Сельвинский мой учитель,но Пушкин — командир.
Сельвинский мой учитель,но более у чисел,у фактов, у быльятогда учился я.
«Как пушкинский рисунок на полях…»
Как пушкинский рисунок на полях,я не имею отношенья к текстуи вылеплен я из другого теста,чужого я монастыря монах.
Но и во мне, как в пушкинском рисунке,поймет знаток, и даже небольшой,то, не укладывающееся в рассудке,легко установимое душойподобие и сходство, сро́дствос гремящей, плавной силою стиха,и если слишком мощь моя тиха —то все-таки по возрасту и росту,по цвету глаз, курчавости волоси по походке даже, по повадкеимеют отношенье неполадкимои к тому, чем Пушкин в землю врос.
«Я, рожденный в сорочке, сорочку…»
Я, рожденный в сорочке, сорочкупроменял на хорошую строчкуи выплачиваю в рассрочкуто, что взял у Пушкина с Блоком.Я улегся строительным блокомв стройку, словом вошел в словарь.Пушкин был и есть наш главарь.Мы — сапожники. Слово — кожа.Мы — художники. Слово — краски.Мы — гудошники. Слово — сказкапро богов и про небо тоже.Слово — это наше дело.Наши дали — в пределах Даля.Никуда я себя не дену,только в книги — те, что издали,те, что ныне еще в производстве,те, что ныне еще в задумке.Слово, то, что мягче воска,слово, то, что крепче дуба,слово, так, как оно сказалось,на всю жизнь ко мне привязалось.
«Я слишком знаменитым не бывал…»
Я слишком знаменитым не бывал,но в перечнях меня перечисляли.В обоймах, правда, вовсе не в начале,к концу поближе — часто пребывал.
В двух городах — и Праге, и Саратове, —а почему, не понимаю сам,—меня ценили, восхищались, ратовали,и я был благодарен голосам,ко мне донесшимся из дальней дали,где почитатели меня издали.
«Стих, как будто почвы Подмосковья…»
Стих, как будто почвы Подмосковья,требует внимания с любовью.
Если чернозема не найдешь —химию применит молодежь.
Если супеси одни остались —ум и опыт применяет старость.
А единственного урожаяради жгущим вечные леса,скоростным возмездьем угрожая,капли не подарят небеса.
К своему громчайшему трудупривыкая, стал ценить я болеетихий труд копающих руду,молчаливую работу в поле.
Потому что почвы Подмосковьяи руда уральская скорейдаже, чем анапест и хорей,требуют внимания с любовью.
«Возвышала душу поэзия…»
Возвышала душу поэзия.Выжимало слезыкино.Впрочем, все это было давно.У меня другая профессия.
Не пленять я хочу — выяснятьи не умилять, а исследовать,я сначала хочу понять,а потом уже далее следовать.
Я развенчиваю искусство,я развинчиваю искусство,я в середку его гляжу,что-то там для себя нахожу.
«Действительность в строку не помещалась…»
Действительность в строку не помещалась —никак ее туда не затолку.Ее счастливость и ее печальностьне вписывались ни за что в строку.
А мне нужна не живопись ландшафта,не музыка небесных сфер —действительность — чтобы, в строку зажата,она являла образ и пример.
Ее захватанность и удивительность,ее перение против рожна.Обычная, ничтожная действительность,великая действительность нужна.
Чтобы зеркально-верно мир балладымир жизни описал! Не претворил!Чтоб, скажем, если бриться было надо,я б в лирику смотрел и щеки брил.
СМЫВКА КИНОПЛЕНКИ
Все говорят, имеется настой,такой раствор, ну, кислота такая.И светлая большая мастерская.Процесс смыванья — азбучно-простой.Смывают — всё, но как же журавли?Неужто смыли журавлей летящихи клочья пленки уложили в ящик?Наверное, не смыли. Не смогли.Нет, не смогли. Они слетели самии крыльями качнули все подряд.И слышно — старожилы говорят,что не упомнят: сколько над лесами,а сколько их над зеленью полей.Летят. Летят, не глядя на погоду,и с тысяча забыл какого годаникто не видел столько журавлей.
ДОБРОТА ДНЯ **
1973
«Интеллигентнее всех в стране…»
Интеллигентнее всех в странедевятиклассники, десятиклассники.Ими только что прочитаны классикии не забыты еще вполне.
Все измерения для них ясны:знают, какой глубины и длиныгоры страны, озера страны,реки страны, города страны.
В справочники не приучились лезть,любят новинки стиха и прозыи обсуждают Любовь, Честь,Совесть, Долг и другие вопросы.
ТРАКТОРА И АВТОМОБИЛИ
В России списывают трактораи никогда — автомобили.Они ль допустят, чтобы их забыли?Они ль признают, что пришла пора?
Те марки, что в Москве запрещены,погашены, иной эпохи марки —в провинции, как до войны,раскатывают — шатко-валко.
А трактора идут в металлолом.Они опять становятся металлом.Они опять точны, как эталон,который не посмеет быть усталым.
СУДЬБА
Судьба — как женщина судьясо строгостью необходимой.А перед ней — виновный я,допрошенный и подсудимый.
Ее зарплата в месяц — сто,за все, что было, все, что будет,а также за меня — за то,что судит и всегда осудит.
Усталая от всех забот —домашних, личных и служебных,она — как маленький заводи как неопытный волшебник.
Она чарует и сверлит,она — как маленький заводто стареньким орлом орлит,то шумным ханом — государит.
А мне-то что? А я стою.Мне жалко, что она плохая,но бедную судьбу моюне осуждаю и не хаю.
Я сам подкладываю толдля собственного разрушеньяи, перегнувшись через стол,подсказываю ей решенья.
ПРИВЯЗЧИВАЯ МЕЛОДИЯ
