Сумерки Европы - Григорий Ландау

Блестящій Клемансо, человѣкъ большой силы и содержательности былъ виновенъ — или былъ символиченъ для виновности военнаго времени, доведенія войны «до конца»; позиція мирныхъ переговоровъ вытекала отсюда уже съ неотвратимой необходимостью, ибо то былъ выводъ не логическій или психологическій, а въ жизненныхъ фактахъ закрѣпленный. Вильсонъ, лично тусклый и ограниченный, проводилъ съ упорствомъ военныя аббераціи военнаго времени, съ самаго начала выработанныя для толпъ, а не для руководителей, а къ тому времени и лишенныя какого либо живого соотношенія съ дѣйствительностью. Паденіе Клемансо было справедливымъ судомъ надъ воплощенной въ немъ политикой, паденіе Вильсона было кромѣ того и справедливымъ осужденіемъ человѣка. Но въ обоихъ случаяхъ сказалось то, что при многихъ слабостяхъ демократіи остается ей обычно присущимъ — не неблагодарность проявилась здѣсь, нелегкая подвижность массъ, свергающихъ надоѣвшихь любимцевъ и отворачивающихся отъ нихъ для новыхъ увлеченій, — здѣсь проявилось чутье имманентной цѣлесообразности, не разсудочное сопоставленіе дѣяній и ихъ послѣдствій, осязаніе никчемности провозглашенныхъ выходовъ. Побѣдителей не судятъ и до заключенія мира ихъ и не судили, ибо они были побѣдителями — въ преодолѣніи врага; но ихъ осудили послѣ заключенія мира, ибо въ преодолѣніи трудностей строительства они оказались побѣжденными.

Клемансо и Вильсонъ воплощали двѣ тенденціи мирныхъ переговоровъ, обѣ производныя отъ военнаго времени, обѣ представлявшія продолжающійся раскатъ по инерціи тенденцій военнаго времени: его воинско-насильственныя устремленія и его устремленія идеологическія, обѣ разрушительныя, но по разному, а въ сочетаніи сугубо. Но былъ еще третій среди вершителей мира, не воплощавшій самостоятельнаго устремленія, но можетъ быть именно въ виду этого, игравшій и рѣшающую роль. То былъ Ллойдъ Джорджъ. Этотъ блистательный тактикъ, человѣкъ соединяющій упорство и выдержку своей страны, практическое умѣніе отыскивать конкретный для данной минуты выходъ, съ живостью и подвижностью своего національнаго валійскаго темперамента, доводилъ практицизмъ до импрессіонизма. Онъ нисколько не страдалъ болѣзнью идейной словесности, которой былъ без-надежно пораженъ Вильсонъ, и страна его нисколько не была заинтересована въ поддержкѣ продолжающейся инерціи военнаго разрушенія. Онъ былъ и по личнымъ свойствамъ и въ силу интересовъ своего государства наиболѣе свободнымъ отъ давленія военнаго наслѣдства, наиболѣе приспособленнымъ быстро перестроить свою политику въ соотвѣтствіи съ измѣнившимся положеніемъ, отрѣшиться отъ пріемовъ и словъ, устарѣвшихъ уже съ заключеніемъ перемирія. И дѣйствительно, повидимому благодаря ему, удавалось отыскивать промежуточныя рѣшенія или соединительныя звенья между Клемансо и Вильсономъ, подчасъ удерживать отъ слѣпыхъ устремленій военной реальности или военной идейности; ему удавалось и то и другое использовать въ практическихъ цѣляхъ своей политики. Одинаково свободный отъ задачъ военнаго самообезпеченія и мірового осчастливленія онъ могъ пользоваться и той и другой и могъ и ту и другую приспособлять къ своимъ цѣлямъ. Формулами самоопредѣленія онъ могъ пользоваться для того, чтобы удерживать отъ немедленной аннексіи тѣхъ или иныхъ земель, могъ пользоваться тѣми же формулами и для того, чтобы нужные ему раздѣлы или аннексіи и произвести; могъ сколько угодно расширительно толковать данныя обѣщанія объ ограниченіи возмѣщенія лишь ущербомъ мирному населенію, потому что всѣ эти формулы, какъ и вся военная идейность, сызначала были для него орудіемъ, а не самоцѣнностью. И Вильсонъ отказался и нарушилъ свои принципы; но онъ это дѣлалъ, либо не понимая и не замѣчая, что дѣлаетъ, обойденный болѣе проницательными и умѣлыми противниками, либо не усматривая нарушенія за незнаніемъ предмета, на который распространялъ свои принципы, либо же въ видѣ уступокъ, чтобы спасти принципы для него болѣе важные. Ллойдъ Джорджъ могъ свободно нарушать принципы военной идеологіи, потому что не чувствовалъ себя ими связаннымъ и могъ отказаться отъ нажима военныхъ насилій, потому что въ нихъ не нуждалась его страна. И потому можетъ быть особенно характерно сказывается на немъ, какъ на человѣкѣ свободномъ отъ военной инерціи, что онъ все же ей подчиняется. Конечно, здѣсь дѣйствовала и преемственность высказанныхъ взглядовъ, подобранныхъ людей, еще ненарушенная связанность съ союзниками и сплетенность учрежденій и дѣяній; но здѣсь дѣйствовало и другое. Сейчасъ можно счесть установленнымъ вліяніе, оказанное на мирную политику Ллойдъ Джорджа первыми англійскими выборами, ихъ платформою и лозунгами, съ которыми онъ на нихъ одержалъ свою подавляющую побѣду. Эти выборы и ихъ лозунги всецѣло опредѣлялись настроеніемъ массъ, а это настроеніе естественно двигалось по инерціи настроеній военнаго времени. Массы были обрабатываемы для цѣлей войны; война прекратилась, но обработанныя онѣ продолжали устремляться по тѣмъ же путямъ; и приспособляющійся къ нимъ вождь долженъ былъ по этимъ путямъ двигаться, хотя бы это вовсе и не было уже въ интересахъ предстоявшихъ ему и осознанныхъ имъ новыхъ задачъ. Такъ опредѣлялся миръ инерціей войны, такъ продолжала дѣйствовать выработанная ею идейность.

Двѣ черты опредѣлили такимъ образомъ характеръ заключеннаго мира, — то, что онъ былъ предопредѣленъ инерціей войны, и то, что эта инерція была двоякой — силовой и идейной, дѣлъ и словъ. Каждая была разрушительной, но особенно разрушительнымъ оказалось ихъ сочетаніе; и потому именно, что идеи не были подлиннымъ выраженіемъ силового напряженія войны, его отблескомъ или опредѣлителемъ, а были только его орудіемъ, предназначеннымъ функціонально захватить и увлечь людей, служили лишь возбужденію и обольщенію. И поэтому, когда пришлось нѣчто строить, то идейная задача оказалась внѣ всякаго соотвѣтствія съ реальной; реальная была разрушительна своимъ силовымъ напряженіемъ, идейная — своимъ фантастическимъ устремленіемъ. Сочетаніе же ихъ привело къ новымъ послѣдствіямъ внутренней необоснованной случайности и внѣшняго еле прикрытаго лицемѣрія. Обоснована и послѣдовательна была точка зрѣнія военнаго реализма, Клемансо; прямолинейна была и позиція Вильсона. Первая, будучи проведена до конца, привела бы къ гибельнымъ послѣдствіямъ, но эти послѣдствія, быть можетъ, сохранили бы опредѣленный смыслъ для побѣдителей. Это было бы отреченіемъ отъ лозунговъ и обѣщаній, но отреченіемъ явнымъ и въ нѣкоторомъ смыслѣ очистительнымъ. Обманная идейность потерпѣла бы крушеніе, но это было бы крушеніе ея обманчивости, а потому — не капитуляціей самой идейности. Это было бы оглушительнымъ проваломъ обмана, а не предѣльнымъ гніеніемъ идеи.

Могло бы произойти и другое — послѣдовательное примѣненіе военныхъ лозунговъ, слѣпое прямолинейное ихъ осуществленіе. И здѣсь выяснилась бы ихъ неосуществимость и разрушительность; но и здѣсь еще оставалась бы нѣкая — хотя бы сумасбродная — значительность обманувшейся, но самодовлѣющей духовности, нѣкій урокъ и предостереженіе. Произошло другое. Пришлось ясно и опредѣленно завоевательно-защитительную цѣль согласовать съ совершенно съ ней инородной, чуждой и окостенѣвшей словесностью. Первымъ пріемомъ становилась выработка формулъ, которыя бы облекали въ нужныя Вильсону слова, нужныя Клемансо содержанія. Отсюда получился новый неправдоподобный разливъ почти неприкрытаго циническаго лицемѣрія, съ снисходительной усмѣшкой произносящаго всѣ полагающіяся слова и въ сокращеніи исполняющаго условленные обряды одновременно съ дѣйствіями, въ этихъ словахъ отвергаемыми и этими обрядами проклятыми. Отраву лицемѣрія распространила по Европѣ реальность мира не менѣе, чѣмъ идеологія войны.

Но въ этомъ только одна сторона послѣдствій. Другая заключалась въ томъ, что во взаимномъ приспособленіи послѣдствія оказались случайными. Въ концѣ концовъ не было того копромиса и капитуляціи, на которыя бы не пошелъ Вильсонъ; но съ другой стороны Клемансо не осуществилъ и своего заданія. Получилось межеумочное произведеніе, которое ко всѣмъ отрицательнымъ сторонамъ своего двойного устремленія присоединило и отрицательныя стороны ихъ случайнаго согласованія.

Еще другая особенность событій сыграла роковую роль въ дѣлѣ заключенія мира, какъ отчасти уже и раньше въ процессѣ протеченія войны, отсутствіе какихъ либо внѣшнихъ для побѣдителей сдержекъ. Могли бы быть сдержки внутреннія — самообузданія, или обузданія внѣшняго. Внутреннее самообузданіе — свойство рѣдкое, предполагающее не только большія силы духа — таковыя нашлись бы у союзниковъ, предполагающія сверхъ того, и можетъ быть, прежде всего самоотчетливость цѣли, ясность установленія и задачъ, и путей осуществленія. Прежде всего здѣсь, значитъ, требуется неуступчивый реализмъ, трезвая оцѣнка и самообладаніе. Рѣдкостны эти свойства и сами по себѣ, рѣдкостна случайность обладанія ими тѣми самыми лицами, которыми рѣшаются иногда въ трудно уловимыя мгновенія судьбы государствъ, въ особенности же въ бурныя времена войнъ и потрясеній, Но откуда же было взяться такому самообладанію въ эпоху, когда сознательно взращивался нажимъ страстей и ихъ преувеличеніе, сознательно годами искажалась и мысленная перспектива, и перспектива чувствъ, искажалась задача и дѣйстви-телъность, цѣли, условія и достиженія. Самообладаніе не могло быть при разгонѣ страстей, правильной постановки задачъ не могло быть при ихъ идейномъ искаженіи, трезвой оцѣнки — при многолѣтнемъ систематическомъ наведеніи тумана. Весь характеръ военной агитаціи исключилъ возможность того, чтобы въ нужную минуту проявилось и оказало свое дѣйствіе внутреннее самообузданіе.