Сумерки Европы - Григорий Ландау

Дѣло было бы проще и менѣе зловредно, если бы провозглашенные принципы возможно было явно и безоговорочно оставить въ сторонѣ. Менѣе зловреднымъ это было бы уже потому, что установило бы ясную и недвусмысленную перспективу, въ которой и наиболѣе корыстныя алканія получили бы по крайней мѣрѣ опредѣленную постановку и ограниченныя объективнымъ положеніемъ вещей возможности; была бы по крайней мѣрѣ ясность реальныхъ требованій и реальныхъ путей ихъ удовлетворенія; была бы однозначность и прозрачность постановки и рѣшенія вопросовъ. Могли бы быть приняты жестокія рѣшенія, но они были бы приняты въ соотвѣтствіи хоть съ чьими либо подлинными интересами и съ подлинными возможностями ихъ удовлетворенія. Франція и Италія могли бы потребовать для себя контрибуціи и территоріальныхъ приращеній потребныхъ имъ, Англія — колоніальныхъ и экономическихъ выгодъ и т. п. Въ открытомъ выставленіи этихъ требованій легко сказалась бы ихъ преувеличенность, или наоборотъ возможность ихъ удовлетворенія побѣжденными; въ открытомъ выставленіи ихъ сказалось бы ихъ несоотвѣтствіе между собой, или противорѣчіе одновременнымъ задачамъ Америки и нейтральныхъ. Необходимость согласованія всѣхъ этихъ разнообразныхъ требованій и притязаній между собой и съ возможностью ихъ удовлетворенія, при томъ не вызывая сопротивленія третьихъ заинтересованныхъ или незаинтересованныхъ — и привела бы къ реалистическому ихъ взаимно приспособленію. Эти требованія могли бы оставаться жестокими для побѣжденныхъ, но — въ силу своей реалистичности, въ силу учтенности въ нихъ многихъ подлинныхъ интересовъ — они — остались бы жизненными; ихъ удовлетвореніе оказалось бы возможнымъ и слѣдовательно возможнымъ оказалась бы даже для побѣжденныхъ дальнѣйшая жизнь и возстановленіе.

Но стать на такую реалистическую позицію послѣ всей поднятой идеологической бури, послѣ того, какъ въ нее вовлекли массы, послѣ того, какъ себя этимъ вовлеченіемъ связали, связали провозглашеніями и обѣщаніями, — было разумѣется невозможно. И тѣмъ менѣе это было возможно, что въ средѣ побѣдителей былъ непосредственный защитникъ спеціально этой идеологіи, для кого она въ значительной степени стала нѣкіимъ суррогатомъ реальнаго интереса. По-видимому, возможно такъ различить важнѣйшія роли, что Франція въ лицѣ Клемансо стояла на позиціи опредѣленно реалистической, готовая отбросить весь нанесенный войной словесный хламъ — ради отстаиванія и обезпеченія своихъ жизненныхъ интересовъ. Въ этомъ сказывалась не только историческая политическая культура, унаслѣдованная отъ великаго прошлаго, сказывалась и жизненная неизбѣжность; ибо изъ числа великихъ державъ побѣдительницъ другія собственно достигли главнаго уже фактомъ побѣды (Америка), разгрома Германіи (Англія); дальнѣйшее движеніе ихъ исторіи тѣмъ самымъ уходило на иные, міровые пути, къ колоніямъ, къ Тихому океану, къ борьбѣ за міровые источники топлива, сырья, за міровые рынки, къ внутреннимъ задачамъ хозяйственнаго и соціальнаго порядка. Одна Франція оставалась и на будущее связанной въ своей судьбѣ съ судьбой побѣжденныхъ. Въ другомъ мѣстѣ я вернусь къ разсмотрѣнію тѣхъ послѣдствій, которыя отсюда проистекли; здѣсь достаточно отмѣтить, что это вызвало уже и при заключеніи мира отношеніе трезвое и реалистическое. Трагедія Франціи заключалась однако въ томъ что эта трезвость пришла слишкомъ поздно; что для того, чтобы быть спасительной, она должна была уже дѣйствовать и въ военное время, опрередѣляя самое его протеченіе. Впрочемъ не то, чтобы тамъ Францію оставила трезвость и отчетливая сознательность самосохраненія великаго народа, поставленнаго передъ лицомъ великихъ опасностей. Все это оставалось у нея, но все это оказалось своеобразно устарѣвшимъ, осуществляемымъ психикой въ перспективѣ минувшаго, а не настоящаго, обращеннымъ вспять, а не впереди; все это происходило въ перспективѣ внутри европейскихъ военнополитическихъ отношеній былого, а не міровыхъ экономико-государственныхъ связей настоящаго. При господствѣ Клемансо, этого блестящаго представителя французской политической мысли и государ-ственнаго самосохраненія прошлаго, Кайо сидѣлъ въ тюрьмѣ, а изъ за рубежа протестовалъ Ролланъ, подобно Клемансо представитель изжитой эпохи, хотя и другого устремленія, протестовалъ во имя общегуманитарной идеи, а не во имя заново созидавшейся культурно государственной дѣйствительности. И потому позиція Франціи реалистическая и жизненная, преслѣдовавшая ея самосохраненіе, оказалась неспособной его осуществить, привела къ ея дальнѣйшему подрыву[6].

Какъ бы то ни было, это была позиція откровенной и жестокой защиты. Противоположна была позиція Вильсона. Не то, чтобы въ его политикѣ времени заключенія мира (и въ особенности до того времени) оказались нарушенными интересы его страны, — это произошло лишь впослѣдствіи, когда непріятіе Америкой результатовъ мирныхъ переговоровъ парализовало ее на все то время, что Вильсонъ продолжалъ держаться за свое президентство. Въ το-же время политика Вильсона, очевидно отражавщая опредѣленныя стороны американскаго самосознанія, еще шла параллельно американскимъ интересамъ. И такъ какъ она пріукрашивала ихъ казавшимися соблазнительными цвѣтками обольщающей словесности, то и не только была пріемлема, но и была пріята съ восторгами. Америка свои интересы сполна удовлетворила какъ уже до вступленія въ войну, такъ и участіемъ въ побѣдѣ; и ея самосохраненіе дѣйствительно ни въ малѣйшей степени не могло быть затронуто тѣмъ или инымъ оформленіемъ мира. Она въ сущности была заинтересована лишь наиболѣе скорымъ возстановленіемъ всеобщаго мірового и мирнаго порядка, а слѣдовательно установленіемъ предпосылокъ нормальной человѣческой и общественной дѣятельности. Въ этомъ смыслѣ эгоистическій государственнокультурный интересъ Америки дѣйствительно совпадалъ съ общечеловѣческимъ не національнымъ и внѣ государственнымъ интересомъ — соблюденія права и справедливости, противодѣйствія разрушительнымъ порывамъ побѣдителей и поддержанія жизненныхъ предпосылокъ дальнѣйшаго существованія побѣжденныхъ. Гуманитарная умѣренность, культурная справедливость правовое самообузданіе, соблюденіе независимыхъ отъ минутныхъ условій предпосылокъ общечеловѣческаго общенія, — въ этомъ смыслѣ дальновидная умѣренность и безкорыстная справедливость были естественной программой Америки. Оставалось ее осуществить, провести противъ разгорѣвшихся страстей, несдерживаемыхъ противодѣйствіемъ, и примѣнить къ условіямъ дѣйствительности, къ возможностямъ осуществленія. Гуманитарный общечеловѣческій интересъ сливался съ частнымъ американскимъ; Америка объективно-исторически выносилась на роль не только вершителя міровыхъ судебъ, благодаря военнымъ, хозяйственнымъ, финансовымъ своимъ средствамъ, благодаря своему рѣшающему участію въ побѣдѣ, она становилась въ блистательное положеніе блюстителя вѣчной жизненной правды противъ корысти торжествующихъ, общечеловѣческой сверхвременной зрячести, противъ ослѣпленія минуты. Вопреки Европѣ — Америка могла1 Европу вывести на путь возраждающейся жизни. Этого ожидали отъ нея, этого она сама отъ себя ожидала; атмосфера всеобщихъ упованій окутывала Вильсона, пріѣзжавшаго вершать судьбы міра.

Если дѣло кончилось проваломъ и для дѣла человѣчества и для Вильсона, — то, конечно, въ конкретномъ основаніи лежали давно выясненныя свойства этого человѣка. Строеніе американской государственности дало возможность безвозбраннаго доведенія до конца его дѣла съ тѣмъ, чтобы потомъ его раздѣлывать. Но въ болѣе глубокой и общей основѣ того, что возможнымъ оказалось и дѣйствительно осуществилось дѣло Вильсона, лежитъ общая духовность военнаго времени. Ибо въ сущности ее именно и проводилъ въ своей провинціальной ограниченности американскій президентъ. Загипнотизированный формулами и не понимая ни жизни, къ которой ихъ приходилось примѣнять, ни смысла, который, искаженный военнымъ нажимомъ, въ нихъ таился, — онъ ограничивался ихъ примѣненіемъ, приспособляя ихъ, когда то становилось уже совершенно неизбѣжнымъ, не къ реальности, а къ другимъ противопоставленнымъ ему формуламъ; и это вызывало частью лицемѣрное, а частью непредвидѣнно механическое ихъ сплетеніе. Незабываемой останется нарисованная Кейнсомъ картина; незабываемой останется та упрощенная игра, помощью которой отъ Вильсона можно было всего добиться, дѣлая уступку или видимость уступки его излюбленной Лигѣ Націй. Суть во всякомъ случаѣ та, что Вильсонъ оказался носителемъ военной идейности. Такимъ образомъ миръ и сталъ результатомъ взаимоприспособленія весьма жизненно — устремленнаго интереса съ внѣжизненной, изъ войны выросшей, идейности: Клемансо и Вильсона. И обоихъ — временныхъ кумировъ своихъ народовъ безъ сожалѣнія и почти безъ противодѣйствія сбросили эти народы, какъ воплотителей и руководителей гибельной, хотя и побѣдоносной, неудачи. Но есть разница между этими двумя людьми и въ ихъ паденіи.