История нового имени - Элена Ферранте

Этот намек на некую награду за то, что я потрачу свое время на его дочь, показался мне оскорбительным. Я спросила Альфонсо и Маризу, не пора ли нам, и они с готовностью поднялись из-за стола. Пока мы шли к выходу из ресторана, я спиной чувствовала, что мать Лилы провожает меня взглядом.

Шли дни, и меня все больше начинала тяготить моя работа. Устраиваясь в книжный, я рассчитывала, что смогу хотя бы иногда читать книги, но мои надежды не оправдались. Хозяин обращался со мной как с прислугой и бесился, если видел, что я стою без дела. Он заставлял меня перетаскивать туда-сюда пачки, расставлять новые книги, переставлять старые и стирать с них пыль и без конца загонял меня на стремянку, чтобы заглянуть мне под юбку. Армандо, проявивший ко мне такое дружелюбие, больше в магазине не появлялся. Не заходил и Нино, ни один, ни с Надей. Неужели они так быстро потеряли ко мне интерес? Мне было грустно и одиноко. Жара, работа, сальные взгляды хозяина и его пошлые шуточки тоже не улучшали настроения. Время тянулось мучительно медленно. Что я делаю в этом темном подвале, пока по тротуару мимо меня шагают парни и девушки, направляясь в свой загадочный университет, куда мне уж точно никогда не попасть? Где сейчас Нино? Уехал на Искью? Он дал мне журнал со своей статьей, и я изучила ее так внимательно, что хоть сейчас была готова сдать по ней экзамен — вот только экзаменатор пропал. Что я сделала не так? Может, зря я вела себя так сдержанно? Может, он думал, что я сама его найду, и потому не показывался? Может, мне поговорить с Альфонсо? Пусть спросит у Маризы, где ее брат. Вот только зачем? У него ведь есть Надя. С какой стати мне выпытывать у его сестры, где он и чем занят. Выставлю себя полной дурой, и все.

С каждым днем то радостное чувство собственной значимости, которое вспыхнуло во мне после вечеринки в доме профессора, ощущалось все слабее, и меня охватывало отчаяние. Просыпаться чуть свет, бежать на виа Меццоканноне, вкалывать до вечера и чуть живой от усталости тащиться домой… Тысячи умных слов, усвоенных в школе, лежали у меня в голове мертвым грузом, никому не нужные. Меня печалили воспоминания не только о нашем с Нино разговоре, но и о прежних каникулах, которые я проводила на пляже с дочками владелицы магазина канцтоваров, особенно в то лето, когда мы еще встречались с Антонио. Как глупо все закончилось! Антонио был единственным, кто любил меня по-настоящему, других нет и не будет. Засыпая, я вызывала в памяти запах его кожи, наши свидания на прудах, поцелуи и объятия на заброшенной консервной фабрике.

Как-то вечером, когда я предавалась хандре, ко мне вдруг заявились Кармен, Ада и Паскуале. У Паскуале была перевязана рука — несчастный случай на работе.

Мы купили мороженого и пошли в парк, посидеть на скамейке.

— Ты почему больше в лавку не заходишь? — в лоб спросила меня Кармен сердитым голосом. Я ответила, что работаю в книжном и у меня совсем нет свободного времени. Ада холодно заметила, что для тех, кто тебе дорог, время можно найти, но если у меня к этому делу такой подход, то ничего не поделаешь.

— Какой подход?

— А вот такой. Ты бесчувственная. Вспомни, как ты поступила с моим братом.

Я довольно резко ответила, что это он меня бросил, а не я его, на что Ада возразила:

— Неужели ты сама веришь в то, что говоришь? Есть те, кто бросает, а есть те, кто заставляет себя бросить.

— То же и с друзьями, — добавила Кармен. — Думаешь, что виноват один, а присмотришься — совсем другой.

— Послушайте, — возмутилась я, — не моя вина, что мы с Лилой перестали общаться.

— Не важно, чья это вина, Лену, — вмешался Паскуале. — Важно, что сейчас Лине нужна помощь.

Он напомнил, что это она помогла ему вылечить зубы, она втихаря доплачивала Кармен, она посылала деньги Антонио, потому что иначе ему в армии пришлось бы худо, — кстати сказать, о последнем факте я и понятия не имела. Я осторожно поинтересовалась, что с ним, и услышала, что у него был нервный срыв и он долго болел. Девчонки говорили об этом сердито, Паскуале — более спокойно. Он же сказал, что за Антонио можно не беспокоиться, он выкарабкается. Беспокоиться надо за Лилу.

— Да что с ней такое?

— Ее хотят показать врачу.

— Кто это хочет?

— Все. Стефано, Пинучча, вся родня.

— Но зачем?

— Они хотят выяснить, почему она не беременеет.

— А она что?

— Отказывается наотрез. Психует.

— А я-то тут при чем? — пожала плечами я.

— Сходи к ней, — сказала Кармен.

40

Я поговорила с Лилой. Она рассмеялась и сказала, что пойдет к врачу, но при одном условии: если я перестану на нее злиться.

— Ладно.

— Поклянись.

— Клянусь.

— Поклянись здоровьем братьев и Элизы.

Я сказала, что вообще-то в посещении врача нет ничего страшного, но если она не хочет туда идти, то пусть не ходит, это ее дело. Она сразу отбросила шутливый тон.

— Стало быть, не будешь клясться?

— Не буду.

Она замолчала, а затем тихо добавила:

— Значит, я ошиблась.

Меня охватило раздражение.

— Сходи к врачу, потом расскажешь.

— А ты?

— Я не могу уйти с работы. Меня уволят.

— Тогда я тебя найму, — насмешливо сказала она.

— Сходи к врачу, Лила.

Ко врачу Лилу повели Мария, Нунция и Пинучча. Все три женщины выразили желание присутствовать при осмотре. Лила ни с кем не спорила, не огрызалась. Она еще никогда не была у гинеколога и терпеливо вынесла всю процедуру, крепко стиснув зубы и глядя в одну точку. Пожилой доктор, которого порекомендовала знакомая повитуха, произнес много умных слов, из которых вытекало, что со здоровьем у Лилы все в порядке. Ее мать и свекровь обрадовались, а Пинучча нахмурилась и спросила:

— Но почему же она не беременеет? И почему первый ребенок умер?

Врач уловил в ее голосе злобу и насупился:

— Синьора Карраччи еще слишком молода, ей надо набраться сил.

Набраться сил. Не знаю, так ли точно он выразился, но, когда мне передали эти слова, они произвели на меня сильное впечатление. Из них следовало, что Лила, чуть ли не каждую минуту стремившаяся продемонстрировать окружающим свою силу, на самом деле была слаба. И родить не могла не потому, что ей хватало сил сопротивляться беременности, а потому, что их как раз не хватало. Моя обида на нее понемногу прошла. Мы встретились во дворе, и она рассказала мне, каким мучением был медицинский осмотр, и осыпала бранными словами и доктора, и своих родственниц. Я слушала ее с интересом: меня ни гинеколог, ни повитуха никогда не осматривали.

— Он вставил в меня какую-то железяку, я заплатила ему кучу денег, и ради чего? — саркастически произнесла она. — Чтобы узнать, что мне надо набраться сил?

— Что он имел в виду?

— Что мне надо чаще бывать на море.

— В каком смысле?

— Ходить на пляж, Лену, загорать, плавать в морской воде. Он считает, что от морских купаний тело станет здоровее, а там и дети появятся.

Мы простились по-доброму. Мы снова подружились, и обе были довольны.

На следующий день Лила опять пришла ко мне и стала жаловаться на мужа. Стефано решил снять домик в местечке Торре-Аннунциата и на весь июль и август отправить ее туда с матерью и Пинуччей, которая тоже мечтала набраться сил, хоть это ей и не требовалось. Сейчас они размышляли, как быть с обеими лавками и магазином. Договорились, что Альфонсо до начала учебного года будет помогать Джильоле на пьяцца Мартири, а Мария заменит Лилу в новой колбасной лавке.

— Если я два месяца просижу с матерью и Пинуччей, я повешусь, — горько сказала она.

— Зато будешь купаться и загорать.

— Я не люблю плавать и терпеть не могу жариться на солнце.

— Эх, вот если бы меня позвали на море, я бы бегом побежала!

Она с любопытством взглянула на меня и тихо сказала:

— Ну так поехали.

— Я же работаю.

Лила оживилась и повторила, на этот раз без всякой иронии, что может меня нанять.

— Увольняйся! — уговаривала она меня. — Будешь получать не меньше, чем в книжном.

Она не успокаивалась и все твердила, что, если я соглашусь, все устроится и она стерпит даже присутствие Пинуччи, у которой уже вырисовывался круглый животик. Но я вежливо отказалась. Я представила себе, чем обернутся эти два месяца в доме на море: истерики, плач, ссоры с Нунцией, потасовки со Стефано, который будет приезжать на выходные, склоки с братом, который собирался навещать свою жену, бесконечные с разборки Пинуччей, издевательские замечания и бесчисленные взаимные оскорбления.

— Нет, не могу, — решительно заявила я, — меня мать не отпустит.

Лила обиделась и ушла: наша идиллия продлилась недолго. К моему великому удивлению, на следующее утро в магазин заявился Нино, бледный и исхудавший. Он сдавал экзамены — их у него было четыре. В воображении мне часто виделось волшебное пространство за стенами университета и образованные студенты, беседующие с убеленными сединами мудрецами о Платоне и Кеплере, поэтому я внимала Нино с разинутым ртом, время от времени вставляя: «До чего же ты умный». Но едва представилась возможность, как я заговорила о его статье в «Кронаке меридионали» и о том, как она мне понравилась. Нино слушал меня не перебивая, пока я сама не замолчала, не зная, что еще добавить. Вроде бы он остался доволен. Ни профессор Галиани, ни Армандо, ни даже Надя не уделили столько внимания его статье. Он тут же принялся делиться со мной планами написать еще кое-что на ту же тему. Мы разговаривали, стоя в дверях магазина, и я делала вид, что не слышу окликов хозяина. Когда он перешел на крик, Нино пробормотал: «Что нужно этому идиоту?», еще немного постоял со мной, а потом сказал, что завтра уезжает на Искью, и протянул мне руку. Я только успела коснуться этой тонкой, нежной руки, как он подтянул меня к себе, наклонился и легонько поцеловал в губы. Этот поцелуй длился не больше секунды. Нино отпустил меня, слегка погладил по руке и пошел в сторону Реттифило. Я стояла и смотрела, как он, не оборачиваясь, идет прочь своей небрежной рассеянной походкой человека, который не боится никого в мире, потому что знает, что этот мир только для того и существует, чтобы склониться перед ним.