Город бездны - Аластер Рейнольдс

— Дай мне твой шлем, — сказал Небесный.

— Ты нарываешься на неприятности, — предупредила она.

— Потому что пошел за отцом, когда ему грозила опасность? Не думаю. В худшем случае мягкое взыскание, — он дернул подбородком: — Шлем, Констанца.

С недовольной гримасой она стянула с себя шлем. Небесный надел его, не удосужившись попросить заодно и подшлемник. Шлем был ему чуть маловат, но времени на подгонку не было. Сдвинув на место монокуляр, он обрадовался, когда на дисплее появилась панорама, которую «видел» автомат. На характерном зеленовато-сером фоне светились перекрестье прицела, числовой указатель дистанции и статистические показатели оружия. Полная бессмыслица… пока, взглянув на Констанцу, он не обнаружил у нее на лице белый мазок вместо носа. Инфракрасное излучение — это все, что ему нужно знать.

Спускаясь в колодец, он чувствовал, что девушка следует за ним на почтительном расстоянии.

Крики уже прекратились, однако тишины не было. Теперь голоса звучали тише и по-прежнему встревоженно. Небесный отчетливо расслышал голос отца — интонации были какими-то странными. Юноша стоял в узловой точке сектора, отсюда можно было добраться до любой из десяти криогенных капсул. Проходы расходились радиально в десяти направлениях, но лишь одна из дверей, ведущих в отсеки с капсулами, была открыта. Из-за нее доносились голоса. Выставив перед собой автомат, Небесный двинулся туда. Обычно в коридоре царили полумрак и теснота, со всех сторон, переплетаясь между собой, извивались трубы. Сейчас коридор светился мертвенным серо-зеленым светом. Внезапно Небесный понял, что боится. Страх появился куда раньше, но он обратил на него внимание только сейчас, когда оказался внизу, с оружием в руках. Чувство страха было ему почти незнакомо. Впервые он пережил его, когда оказался один в детской комнате, всеми покинутый и забытый. На стене, точно безумный призрак, кривлялась его полупрозрачная тень. Как было бы здорово, если бы рядом появился Клоун и сказал что-нибудь дружелюбное и назидательное. Снова оказаться в детской… Неожиданно эта мысль показалась ему соблазнительной. Маленький мирок, чей покой не омрачали байки о кораблях-призраках, диверсии и прочие опасности реальной жизни.

Коридор резко повернул — и раскрылся в капсулу. Огромная внешняя камера, заполненная аппаратурой, — и все это для одного спящего… Точно древняя усыпальница, такая же холодная и торжественная. Здесь и в самом деле было холодно: Небесный видел внутренности камеры в зеленовато-коричневых и черных тонах.

Позади послышался голос Констанцы.

— Отдай мне автомат, Небесный, и никто не узнает, что ты его брал.

— Мы еще не знаем, где опасность. Может, кто-то случайно выстрелил.

— И там, где вышла из строя капсула со спящим? О да.

Он вошел в помещение и увидел троих охранников и отца — группу бледно-зеленых призраков, разукрашенных белыми пятнами.

— Констанца, — произнес один из мужчин. — Кажется, тебе велели прикрывать… черт. С кем это я говорю?

— Это я. Небесный Хаусманн, — юноша сдвинул вверх монокуляр, и комната мгновенно потускнела.

— А где Констанца?

— Я отобрал у нее шлем и автомат… насильно, — он оглянулся в надежде, что девушка слышит, как он пытается ее оправдать. — Она сопротивлялась, поверьте мне.

Эта капсула вместе с еще девятью составляла тор, надетый на «снежинку» с десятью лучами-проходами. Со времени старта Флотилии ее посещали, может быть, пару раз. Своей сложностью система жизнеобеспечения не уступала аннигиляторным двигателям — и была столь же уязвимой. Одно неумелое действие — и авария была бы неизбежна. Лишь самые опытные специалисты обслуживали ее, подобно касте избранных жрецов, служителей египетских пирамид. И, как погребенные фараоны, спящие не ожидают вторжения в свой мир прежде, чем достигнут конца своего загробного путешествия — системы 61 Сигни-А. Здесь было не место живым людям.

Но куда более неуместным было зрелище, которое предстало глазам Небесного.

Тит Хаусманн лежал на полу, его поддерживал за плечи один из охранников. Грудь отца была залита темной, липкой жидкостью, и Небесный понял, что это кровь. На мундире отца чернели огромные дыры, через которые она вытекала, отвратительно булькая при каждом вздохе и собираясь лужицей на полу.

— Папа… — выдохнул Небесный.

— Все в порядке, — отозвался один из охранников. — Команда медиков уже на подходе.

Но Небесный знал уровень медицинского обслуживания на «Сантьяго». Пожалуй, уместнее было сразу вызывать священников… или похоронную бригаду.

Он посмотрел на капсулу спящего — длинный саркофаг на цоколе, облепленном приборами. Он заполнял собой почти всю камеру. В крышке зияла дыра с зазубренными краями, острые осколки стекла покрывали пол беспорядочной мозаикой. Такое впечатление, будто кто-то разбил крышку изнутри, пытаясь вырваться из капсулы.

И в ней что-то находилось.

Пассажир был мертв или должен был вот-вот умереть. На первый взгляд в его облике не было ничего необычного — если не считать того, что его обнаженное тело было изрешечено пулями и утыкано проводами мониторинга, шунтами и катетерами. А ведь он моложе большинства спящих, подумал Небесный. Тот самый возраст, когда легко становятся фанатиками. Все остальное — лысая голова, полностью расслабленное застывшее лицо — как у любого из тысяч момио.

Все, кроме оторванной по локоть руки.

Она лежала на полу — безжизненный предмет, похожий на брошенную перчатку. Но раструб из лохмотьев кожи казался пустым — ни обрывков мышц, ни кости, да и крови вытекло совсем мало. И сам обрубок… Живая плоть заканчивалась в нескольких дюймах ниже локтя. А на полу валялась омерзительная металлическая конструкция, побуревшая от крови, протез, у которого вместо пальцев — целый арсенал остро заточенных лезвий.

Небесный представил себе, что могло произойти.

Момио просыпается в своей капсуле — так было запланировано еще до того, как Флотилия покинула Меркурий. Его пробуждение должно остаться незамеченным. Вырвавшись на свободу, он начинает свою работу… то же самое, по версии Констанцы, произошло на борту «Исламабада». Одиночка действительно способен причинить огромный вред, особенно если не заботится о том, чтобы уцелеть.

Однако этот план сорвался.

По-видимому, он уже просыпался, когда в кабину вошел отряд службы безопасности. Когда отец склонился над капсулой, чтобы осмотреть ее, спящий разбил стекло и напал на Тита. Даже пули остановили его не сразу, хотя охранники почти полностью разрядили в него магазины своих автоматов. Некоторые препараты, предназначенные для размораживания, обладают обезболивающим действием, и диверсант ничего не замечал, пока не потерял слишком много крови.

Как бы то ни было, его остановили слишком поздно.

Небесный опустился на колени подле отца. Глаза Тита были открыты, но не могли сосредоточиться.

— Папа? Это я, Небесный. Пожалуйста, держись, ладно? Скоро придет помощь. Все будет хорошо.

Один из охранников тронул Небесного за плечо.

— Он сильный, Небесный. Ты знаешь, что ему полагалось войти первым. Он поступал так всегда.

— То есть, поступает так всегда.

— Конечно. Он выживет.

Небесный хотел что-то сказать, слова уже сложились у него в голове, но неожиданно момио зашевелился — медленно, как во сне, а затем все более энергично. На миг юноша не мог поверить собственным глазам: ни одно живое существо не могло двигаться после таких ранений, тем более с таким чудовищным проворством и ожесточенностью.

Выкатившись из капсулы, момио с кошачьей грацией вскочил на ноги, шагнул к одному из охранников и изящно взмахнул уцелевшей рукой. Острое лезвие рассекло горло, охранник рухнул на колени, из раны фонтаном забила кровь. На миг момио застыл, выставив перед собой руку-оружие, затем сложный комплект лезвий застрекотал и защелкал — один из ножей втянулся, пуская на свое место другой, сверкающий голубым блеском хирургической стали. Пассажир следил за этим процессом с завораживающим спокойствием.

И шагнул к Небесному.

Руки юноши все еще сжимали автомат Констанцы, но страх был столь силен, что ему даже не пришло в голову угрожающе поднять оружие. Момио смотрел на Небесного, мышцы странным образом перекатывались, словно десятки дрессированных личинок ползали между кожей и черепными костями. Но вот их беспорядочное движение прекратилось, и Небесному на мгновение показалось, что он смотрит в зеркало: лицо спящего казалось грубым подобием его собственного. Затем мышцы вновь задергались, словно по отражению пробежала рябь, и сходство исчезло.

Момио улыбнулся и ткнул Небесного в грудь сверкающим лезвием. Боли почему-то не было — казалось, спящий просто толкнул его под ребра. Задыхаясь, Небесный отшатнулся.