Макей и его хлопцы - Александр Кузнецов

— Ви молчит? Молчание — знак зогласия. Так у вас, руссиш, гофорят?

— Позвольте подумать, — с трудом выговорил Лось, и горло его что‑то стиснуло.

На другой день Лось дал согласие. Опасность этого шага он вполне оценивал. Но ради мести фашистам он решил пойти на всё. Правда, имя своё он скрыл и стал известен под фамилией Макарчука.

Броня сидит в кабинете Лося бледная, простоволосая. Она с трудом понимает, где находится, что с ней произошло. Видимо, долго сдерживаемое нервное напряжение не прошло бесследно. Она как‑то всё ещё недоверчиво озирается по сторонам, механически привычными движениями рук одергивает кофточку и долгим испытующим взглядом всматривается в сидящего перед ней человека. Правда, он не носит уже ни усов, ни козлиной бородки, но ведь это всё‑таки он — страшный Макарчук, которого она в душе поклялась задушить собственными руками. Его голос, его глаза. Как она его ненавидела! Но теперь она видит: да, да, это ведь и вправду. Степан Павлович!

— Ну, как вы себя чувствуете, Броня? — заботливо спрашивает Лось.

Броня, устремив на Лося глаза, продолжает молчать.

— Вы напугались?

Она, наконец, разжала бледные, бескровные губы:

— Веё это словно страшный сон…

— И для меня это было страшным сном, Броня. Ведь там я был господин Макарчук, ложный, фальшивый, весь поддельный. И разве мог такой вам… — он замялся, откашлялся, к горлу словно что‑то прилипло. — Предатель, изменник… — продолжал он. — Могли ли вы такого уважать?

Девушка медленно покачала головой в знак отрицания. Да, она его ненавидела.

— Вот видите! — с каким‑то душевным надломом воскликнул молодой человек.

— Степан Павлович, —заговорила девушка, оживившись, — почему вы скрыли от меня это? Не доверяли?

— Это трудный вопрос, — ответил Лось, откидываясь в кресле и закуривая.

— А знаете, — продолжала Броня, — я тогда немножечко догадывалась. Правда, правда! — добавила она, когда красивое и подвижное лицо Лося, немного как бы обрызганное частыми веснушками, выразило сомнение. Потом вдруг на этом лице появилось что‑то не то игриво–шаловливое, не то грустное. Он улыбнулся.

— Я тоже, если хотите, кое‑что заметил.

— Что?! Что?! — воскликнула Броня.

— Я заметил, что вы любите одного… сказать?

И, не дожидаясь ответа, он назвал Макея. Это было для Брони тем более удивительным, что она ни с кем не делилась своими чувствами, и теперь она смутилась, дивясь проницательности этого человека. Между тем, бледные щеки её медленно заливал румянец. Лось окутался дымом папиросы.

Они поговорили ещё об отце Брони, о Лявонихе и вспомнили, что скоро надо идти на братское кладбище, где будут хоронить погибших в бою товарищей.

— И мой там есть один, — сказал Лось, — Володин.

Как удивилась и опечалилась Броня, узнав., что Володин был комсомолец и геройски погиб за наше дело.

— Заходите, — сказал ей Лось с улыбкой, когда она уже стояла в дверях, держась за скобу. В серых глазах было столько просьбы, что Броня решительно сказала:

— Обязательно…

И убежала.

Лось вздохнул, нахмурился и с каким‑то ожесточением придавил в пепельнице папироску. Синий дымок струйкой потянулся вверх, кудрявясь и колыхаясь. Он смотрел на него каким‑то отсутствующим, невидящим взглядом.

XXXIII

По улицам шли подразделения партизан с суровыми сосредоточенными лицами. Разнокалиберность их оружия и разношерстная одежда не нарушали монолитности отрядов. Братское кладбище было расположено на окраине города под сенью небольшой березовой рощицы, раскинувшейся на взгорье близ реки Ольсы. Весь холм уже запрудили партизаны и гражданское население. Здесь было много женщин и шумливых ребятишек. Лось, вызывая шёпот и изумление, протискался к могиле. Рядом с широкой ямой, обваленной свежевырытой землей, перемешанной с песком и глиной, стояли открытые, крашеные красной краской гробы. Крышки от них были приставлены к белым стволам березок, с тонкими плетями ещё голых веток. Недалеко от могилы Лось увидел Изоха, Левинцева, Макея,. Сырцова. Около Макея стояли три женщины с красными, заплаканными глазами — это Мария Степановна, Даша и Броня. Лось протолкался к ним.

— И твои тут есть? — спросил он, пожимая руку Макея и указывая глазами на красные гробы, стоящие на земле:

— Первые три мои.

В первом лежал молодой остронсеенький партизан. В отряде он давно, но его мало кто знал. Это был застенчивый, скромный юноша, ничем особенно не выделявшийся. Говорят, у него гитлеровцы опозорили сестру и потом повесили. Он пришёл мстить за неё. И вот его убили. Во, втором лежал старичок с чёрной впроседь бородкой. Это известный макеевский проводник — Силантий Соколов, из деревни Воевичи. Макей отсылал ею домой, говоря, что он теперь уже не нужен, но тот упрямо твердил, что он сам хочет взять Кличев, что он талашовец, а не баба.

— Кто тебе говорит, что ты баба, — увещевал его Макей, — тебе надо отдохнуть.

— А вам не надо?

Макей молча пожал плечами.

В третьем гробу лежал гармонист Федя Демченко. Чёрный чуб его откинут назад, обнажая высокий жёлтоматовый лоб. Полные губы плотно сжаты, а глаза чуть приоткрыты, словно он, смотря на мир, зажмурился от яркого весеннего солнца. Сквозь прищур бледных век, осенённых чёрными опахалами ресниц, тускло светились помутневшие зрачки мёртвого человека. Нет больше Феди, некому больше будет играть хлопцам их любимые песни.

Свиягин мял в руках белый клочок бумаги, время от времени заглядывал в него и что‑то шептал. Он был по-особенному молчалив и торжественен. К нему подошёл Алеша Байко.

— Волнуешься?

— Жаль Федю. Как‑то, знаешь, не верится, что его нет. Это, Лёша, всегда так. Когда человек слишком много занимал места в твоей жизни, то трудно представить как‑то, что его больше нет. Потом, последнее время что-то семья не выходит из головы.

— И у меня тоже…

В это время народ задвигался, подался в сторону. Всюду послышалась команда — это командиры выстраивали свои отряды. Пришли секретарь райкома партии Зайцев и председатель райисполкома Викторчик. Макей, найдя взглядом Свиягина, позвал его к себе.

— От нас ты будешь выступать.

Свиягин молча кивнул головой и опять заглянул в листок бумаги. «Надо сказать так, чтоб людей задело за живое».

Траурный митинг, посвящённый похоронам партизан, павших в борьбе за освобождение Кличева, открыл Викторчик, высокий человек с узким бледным лицом и усталыми, покрасневшими от бессонницы глазами. Говорил он медленно, тихим, немного хриплым голосом. Из задних рядов кто‑то выкрикнул, чтоб он говорил громче. Его сменил Зайцев. Несмотря на свои пятьдесят с лишком лет, он выглядел моложаво, был подвижен. Голос у него звонкий, словно у юноши. Он говорил о всенародной борьбе против немецких оккупантов,, о зверствах захватчиков, о великом вожде советского народа Сталине и о тех, кто лежит теперь в этих гробах, о смелых и храбрых советских людях — дедушке Силантии, Феде Демченко и других.

Свиягин стоял бледный, с сухим блеском в голубых глазах. Когда кто‑то назвал его фамилию, он неожиданно отказался от слова. Он вдруг почему‑то ощутил, что человеческая речь бессильна для выражения тех чувств и мыслей, которые обуревают сейчас его, Свиягина, и его товарищей, пришедших проститься с павшими в бою. К нему подошёл Алеша Байко. Он выше и крупнее Свиягина. В телогрейке и толстых стёганых штанах он походил на дровосека, занимающегося мирным трудом. В мягкой улыбке и карих глазах его нет, кажется, ничего от человека, живущего местью. Но всем была известна его ненависть к чужеземным пришельцам. Мягко улыбаясь, он взял из рук своего друга листок бумаги и сразу понял: стихи. Выступив вперёд, он сказал:

— Разрешите мне прочитать то, что хотел сказать Ваня Свиягин.

Макей сказал:

— Давайте, товарищ Байко.

И вот раздался звонкий, мелодичный голос Байко:

Кто смертью храбрых пал в бою,Тот вечно будет жить в народе,С тобою будет он в походеИ песню будет петь твою.Когда ты снова вступишь в бой,Земля от мин начнет дымиться —Щитом он встанет пред тобой,В рядах он первым будет биться.И потому ни слов, ни слезПред расставанием не надо.Пусть роща белая березХолмы омоет влагой росИ утра свежею прохладой.А мы пойдем тропой войныК становьям вражьим пробираться,Мы будем, как и прежде, драться,Без Феди Демченко сражатьсяЗа Сталина, за честь страны!

Миценко на похоронах не было. Это бросилось всем в глаза. Большинство не знало, что он накануне боя был послан Макеем к Лосю, где его «допрашивали» как партизанского лазутчика, и что во время боя он с Володиным поджёг нефтебазу. Во время боя Миценко, перерядившись в другой костюм, установил наблюдение за основной вражеской группой автоматчиков, стремившейся просочиться через кольцо окружения. В некоторой степени это им удалось, и вот теперь Миценко, во главе группы в сорок человек, преследует их в Кличевском лесу за Ольсой.