Фабрика поломанных игрушек - Гера Фотич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Корабль в шторм» – это сейчас вполне подходило к состоянию Павла. Он снова начинал ощущать внутреннее беспокойство. Точно что-то должно случиться. И хотя он чувствовал себя вполне отдохнувшим, внутри нарастала знакомая тягучая нервная дрожь. Она точно бормашина назойливо зудела, отдаваясь во всём теле, пронизывала мозг предвидением неприятностей, изредка пропадая, а потом возвращаясь уже с новой удвоенной силой. От неё не было спасения. Если только выпить водки, но Павел её не употреблял по слабости организма – боялся привыкнуть. Алкоголиков за свою службу он успел повидать немало. И, успокаивая себя, мог только беспрестанно курить, заглушая внутреннюю нервозность никотиновым дурманом.
Кошмары снились ему уже неделю. И находясь на службе в метро, он стал постоянно оглядываться, ожидая нового прихода высокого сухопарого мужика, отца той девочки.
Станцию метро «Ломоносовская» Павел знал как свои пять пальцев. Начальство шло навстречу сотрудникам и продолжало ставить их на посты ближе к дому.
Служба проходила как обычно: охраняли кассиров, останавливали и досматривали подозрительных лиц, задерживали пьяных и отдавали их территориальным подразделениям. Реагировали на обращения рабочих метрополитена и граждан.
Во второй половине дня, когда напарник ушёл домой перекусить, а Шувалов стоял рядом с будкой контролёра и беседовал с сотрудницей, на станцию зашёл высокий пожилой мужчина с лицом, обросшим седой щетиной, в сером обтёрханном пальто и шерстяной шапке на голове, из-под которой торчали неопрятные жирные волосы. В его движениях была странная решимость, не вяжущаяся с внешним запущенным видом. Он держал за руку девочку лет двенадцати. Та шла позади, боязливо выглядывая из-за его корпуса. На ходу оглядев зал, мужчина подошёл вплотную к Павлу и, вытянув вперёд девочку, указал на неё, бесцеремонно спросил:
– Ты узнаёшь её?
Павел с удивлением посмотрел в лицо незнакомцу, затем перевёл взгляд на его подопечную. Наморщил лоб, искренне попытался припомнить – попадалась ли она с каким-либо нарушением или он проводил беседу. На память ничего не приходило. Он отрицательно покрутил головой.
– Она была с моей дочкой, которая не заплатила за проезд, и ты увёл её в свой пикет! Вот, она узнала тебя! Что ты сделал с моей дочкой?
Шувалов снова посмотрел на девочку, но не вспомнил её. Инстинктивно показал рукой на дверь милицейской комнаты, глухо произнёс:
– Пожалуйста…
Направился к пикету.
Мужчина оставил девочку и проследовал за ним. Зайдя внутрь, обвёл взглядом помещение, точно пытался увидеть что-то знакомое. Стоял долго, молча оглядывая стол, стены, потолок с люстрой, маленькую тумбочку в углу, на которой возвышались чайник с кружками и сахарницей. А затем повернулся к Шувалову:
– Её фамилия Липатова! Таня Липатова! Вы должны её помнить! – он показал на один из стульев: – Вот здесь она сидела, я чувствую!
Мужчина схватил Павла за плечи и с силой притянул к себе.
Услышав имя, Шувалов побледнел – он помнил всех. Тело окаменело, со страху он не мог ни двинуться, ни ответить, ни даже дышать.
Мужчина продолжал пытливо смотреть ему прямо в лицо, прожигая взглядом, полным горечи и надежды. Но неожиданно взгляд его потух, стал пустым, глаза поблекли и потекли, на щёки выскользнули слёзы, подбородок сморщился и задёргался:
– Вы-вы… уб-били её, – заикаясь, прошептал он, – убили мою доченьку! За что?
Он отпустил милиционера, развернулся и, осунувшись, слегка пошатываясь, направился к выходу. Девочка из вестибюля побежала за ним, догнала и пошла рядом, периодически заглядывая мужчине в глаза, ничего не спрашивая. Затем взяла за руку, зайдя вперёд, с трудом оттолкнула плечом тяжёлую стеклянную дверь, и они вышли на улицу.
Шувалов опомнился и вернулся к будке контролёра.
Сотрудница метро качала головой:
– Ходят здесь всякие бомжи пьяные. Сначала детей теряют, а потом вспоминают о них! – посмотрела на бледное лицо Шувалова и добавила: – Вы не расстраивайтесь! Найдётся девочка. Не первый раз детишек теряют!
Павел не знал, что ответить, боялся, что его выдаст дрожание голоса, молчал, согласно кивнул в ответ.
С тех пор мужик не появлялся. Не приходили и сотрудники уголовного розыска – значит, жаловаться он не пошёл. А что он мог рассказать? Ну, задерживал Шувалов его дочку, записал в журнал, провёл беседу и отпустил, больше её не видел. Какие доказательства?
Эти воспоминания и собственные оправдания не подарили ему спокойствия после ночного кошмара. Павел встал и прошёл на кухню, осторожно притворил за собой дверь. Достал из пачки папиросу, вставил в рот, сжав у губ щепотью, прикурил от зажигалки. Глубоко затянулся. Почувствовал, как напряжение немного спало, тело расслабилось – отпустило.
Теперь он мог думать. Вспомнил, как вечером, уложив дочку, заглянул в нижний ящик шкафа, где в беспорядке хранились разрезанные в промежности многочисленные колготки жены разных оттенков. Стал их разглядывать, припоминая что-то смутное, подсознательное, пытаясь понять – какой цвет его сегодня больше заводит. Поочерёдно подносил к лицу, нюхал, пытался вытянуть из беспорядочной кучи. Но те словно змеи скатались в клубок и только крепче затягивались в узел. Он хватался то за один, то за другой конец, раздражаясь всё сильнее, и, наконец, бросил ком обратно на дно, задвинул ящик. Потер ладони, ощущая их сухость, точно скатывая осевшую неприятную нейлоновую пыль.
Почувствовал, как всё это обрыдло. Было в этом что-то неживое – искусственное: возня с женой, ожидание её сдавленных стонов, приевшихся заученных ласк. Сколько можно? Знал, что это состояние не пройдёт, пока он не выяснит отношения в очередной раз. Но можно хотя бы приглушить его на время вознёй с супругой, а потом наступят холода – мороз успокоит.
Прошли времена, когда он с женой ходил в магазин, чтобы выбрать цвет, который понравится. Вскрывал дома пакетик с колготками, вынимал, растягивал, чувствовал их упругость и эластичность, заранее разрезал в промежности и клал в шкаф – готовился к ночи. Но с каждым разом становилось все труднее выискивать что-то новенькое. Фантазии иссякли давно, и лицо жены, проглядывающее через
