Фабрика поломанных игрушек - Гера Фотич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Иди ко мне, мой сладкий, как я по тебе соскучилась! Успеем с этой вашей липой разобраться! Всё заявителей футболите? Раскрываемость на сто процентов? Дай тебя поцелую! – Она усаживала мужа на диван, тискала, точно не видела его неделю. Гладила по голове, пододвигала столик, угощала. – Венечка, ты меня так заводишь здесь в кабинете среди уголовных дел под портретом нашего кормчего. Давай попробуем, мы же молодожёны. А может – ребёночка? Ты ж у меня последний шанс…
Вениамин с удовольствием уплетал дефицитные пирожные, на близость в служебное время не соглашался. Смотрел на честное лицо Горбачёва, маскирующее добрым взглядом и улыбкой творимый в стране бардак, осторожно спрашивал:
– А всё-таки есть у него пятно на лысине? В кабинете моего шефа этой родимой кляксы на портрете нет!
Жена умиленно улыбалась, прижималась большой грудью:
– Есть, Венечка, есть! Бог шельму метит! Ох, боюсь, принесёт пройдоха стране одно разорение!
Убирала подношения в шкаф, ласково смотрела на мужа. Утерпеть не могла – доставала из сейфа две стопочки, угощала импортной наливкой. Присаживалась рядом, прижималась плечиком, дыхание учащалось, в глазах блуждали искорки, разгорался пожар. Смиряла себя, приберегая на ночь – с лёгкой обидой пересаживалась в своё рабочее кресло. Пыталась смотреть материалы, но, не сдержавшись от внезапно нахлынувших воспоминаний, неожиданно вскипала:
– А что это к тебе Танька из дознания приходила несколько раз? Что у вас общего?
Вениамин испуганно ёжился, терялся в догадках – откуда информация? Старался отвечать спокойно:
– Да продление по делу надо было утвердить, боится к тебе идти, вот просила совета…
Раиса Карловна багровела:
– А ты что… обещал? Переговорщиком устроился? Пусть поменьше на танцы бегает да процессуальный кодекс учит.
Веня делал возмущённое лицо:
– Да я что? Я ничего не обещаю, в ваши дела не лезу. Так ей и сказал…
Жена снова пересаживалась к Щербакову на диван, ласково обнимала, шептала на ушко:
– Смотри у меня, я тебя освободила, могу и снова отправить куда надо…
Веня замирал. По телу скользил влажный камерный сквознячок. Понимал, что боится своей жены и живёт как на минном поле. Конечно, он не собирался ей изменять, но ревность Раисы рождалась ниоткуда, а его оправдания её мало убеждали. На всё был свой взгляд.
Каждое лето они ездили отдыхать в санаторий на Чёрное море. Там Раиса не отпускала мужа ни на минуту. Даже когда тот принимал лечебные грязи, терпеливо стояла у дверей кабинета, прислушивалась.
Периодически Веня звонил родителям, расспрашивал о здоровье, рассказывал о переменах в своей жизни. О браках не говорил, как и раньше, думал – сложится достойная семья, появятся дети, и приедут все вместе навестить, внуков показать дедушке с бабушкой. Но пока это оставалось только в сомнительном проекте.
С каждым годом прессинг жены становился всё сильнее. Она точно на службе шла по лестнице семейных отношений твёрдой поступью и только вперёд. Беззаботная жизнь Щербакова превращалась в ад. Через пару лет совместного брака Раиса решила, что Вениамину не следует выпивать, поскольку может потерять над собой контроль. Хотя поводов к тому Вениамин никогда не давал. При этом сама Раиса Карловна напивалась так, что наутро ничего не помнила и обвиняла в этом мужа – якобы он специально её напоил, а сам в это время развлекался с молоденькими сотрудницами.
Когда же он, слегка выпивши, приходил с работы – гнала из комнаты, оставляя спать на стульях в кухне или коридоре. А однажды после празднования Дня милиции даже не пустила домой. Сама, зайдя внутрь, оставила его стоять снаружи, а потом передала ключи от своей пустой деревенской лачуги, отправив его туда на неделю исправляться за то, что пялился на какую-то секретаршу.
Но, вовремя опомнившись, уже на следующий день сама приехала за ним на такси. Долго ходила по знакомому с детства дому, принюхивалась, придирчиво осматривала постель.
От такой нервной жизни стал Щербаков чаще задумываться о жёнах, которых набралось уже целых четыре. И как-то всё не клеилась семейная жизнь ни с одной. Быть может, дело-то не в них. А именно он виноват, что отношения складываются неудачно. Чувствовал, что и с Раисой брак недолговечен. И хотя благодаря жене служба кажется мёдом, стоит только сделать что-то не так – всё вмиг перевернётся.
Друзей он не приобрёл – коллеги старались общения с ним избегать – считали, что он всё рассказывает своей прокурорше. Начальство лебезило, регулярно передавало подарки. На торжественном отчетном полугодовом собрании присвоили Щербакову досрочное звание майора. Несмотря на всю активность жены, празднование в ресторане прошло скромно. Товарищи по службе сослались на занятость в ночном оперативном мероприятии. Пришли, как обычно, только начальники, которые больше хвалили Раису, чем новоиспечённого старшего офицера.
В очередной раз Щербаков позвонил домой родителям, чтобы обрадовать своим карьерным ростом. Мать сообщила, что тяжело заболел отец. Вениамин оформил краткосрочный отпуск. Раиса устроила скандал – почему уезжает, не посоветовавшись? Снова прозвучала угроза, что может не возвращаться.
Щербаков подходил к подъезду дома, будто вернулся в детство. Светило холодное солнышко. Воробьи, точно осенние пожухлые листочки, носимые ветром, шебуршились в закутках между помойными баками. Знакомая облезлая пятиэтажка с ящиками-холодильниками на кухонных окнах, двери парадных с разбитыми стёклами, исписанные стены лестничных клеток.
Оказывается, отец болел давно, но признаваться в своей слабости не хотел. Врачи диагноз поставили быстро – поясничный остеохондроз. Принимал лекарства, выполнял рекомендации, регулярно посещал прогревающие процедуры. Ничего не помогало, становилось всё хуже – в последнее время ноги отказали совсем. Целыми днями лежал, просил кровать пододвинуть к окну. Подтягивался руками за спинку, садился, смотрел с первого этажа во двор.
Вениамин чувствовал себя неудобно. От лекарственного запаха настроение становилось грустным, аппетита не было. Сидя на стуле рядом с кроватью отца, рассказывал о своих прожитых годах. О том, как служил, как ловил рыбу на Белом море, как работал на рыбокомбинате, о женитьбах и тюрьме, ничего не скрывал. Отец слушал с интересом, смотрел в окно, вопросов не задавал. Иногда оборачивался к сыну и внимательно смотрел в лицо блеклыми, точно растекающимися глазами.
