Первое правило королевы - Татьяна Устинова

Пожалуй, больше всего было букв «ЗГ», и Инна даже застонала от досады, когда сообразила, что не записала названия газет, в которых были статьи с этими инициалами. Просмотрев до конца свой листочек в дырках от шариковой ручки, она поняла, что скорее всего эти инициалы встречались во всех собранных Мухиным газетах.

И что это значит?

А черт его знает. Это может означать все, что угодно.

К примеру, ничего.

Она отдала бы три четверти своей жизни – тоже неплохо было бы знать, сколько это! – чтобы Ястребов Александр Петрович вообще никогда не появлялся бы на ее горизонте. Чего лучше – печалилась бы о муже, поплакивала потихоньку, устраивала бы свою карьеру, организовывала «праздник для народа»!

Инна задумчиво потерла в пальцах хрусткий листок.

С этим праздником для народа тоже все было зыбко, неопределенно и странно. Зачем Якушев вывел ее из игры? Сначала позвонил и вызвал в Белоярск, а потом спешно организовал ей совершенно дурацкое задание, глупое до невозможности? Да еще как организовал – в девять часов утра, на другой день после похорон Мухина, до отъезда московского начальства, как будто идея праздника не могла подождать денек-другой, пока не улягутся страсти!

Вот вам и Зейнара Гулина!..

Джина на верхней ступеньке повела ушами, дернула хвостом и подтянула лапы.

– Ты что? – рассеянно спросила Инна и оглянулась.

Джина настороженными желтыми глазами смотрела на нее.

– Что?..

Какой-то приглушенный шум потряс и парализовал ее, как прикосновение к виску холодного пистолетного дула, пахнущего смертью и ружейным маслом.

Шумели на крыльце, очень близко.

Ну, вот и все. Пришли ее убивать – как быстро. Она не думала, что так быстро.

Джина потянулась и стала грациозно спускаться по лестнице. Инна проводила глазами изящную спину.

Кошки останутся сиротами. Осип останется сиротой. Свекровь останется сиротой – надо было в последний приезд в Москву оставить ей кошек, как же она не догадалась!..

На крыльце затопали, а потом раздался звонок.

Инна судорожно выдохнула.

Киллер не стал бы звонить. Точно не стал бы. Он не стал бы звонить и шуметь на крыльце.

Или… стал бы?

Снова позвонили, и Джина снизу посмотрела на хозяйку вопросительно – ты что? Не слышишь? К тебе опять гости пожаловали! Не дом, право слово, а проходной двор.

Нет, киллер не стал бы звонить.

Инна скатилась с лестницы, сжимая в кулаке заветный листок, и остановилась в некотором отдалении от дверей.

– Кто там?!

– Инна Васильевна!..

Голос как будто знакомый и в то же время…

– Кто это?!

– Инна Васильевна, это Глеб Звоницкий. Господи, какой еще Глеб?..

В следующую секунду рассудок вернулся к ней так же внезапно, как и покинул. Она бросилась к дверям и распахнула их одну за другой.

На крыльце топталось много народу, по крайней мере ей так показалось с испугу.

– Глеб?!.

– Я. Вы меня не узнали?..

Конечно, она его узнала. Как она могла его не узнать! Но за спиной у него был еще кто-то.

Огромная тень надвинулась на нее, Глеб посторонился, пропуская кого-то, и в желтом круге фонаря, раскачивающегося на своих цепях, Инна с изумлением и ужасом узнала… губернаторскую дочь.

– Что происходит?

– Инна Васильевна, я вам сейчас все…

Катя вышла из-за спины Глеба и сказала очень вежливо:

– Дело в том, что мне никак нельзя домой. Я попросила Глеба Петровича куда-нибудь меня отвезти, и он привез к вам. Я прошу прощения за беспокойство.

– Ничего-ничего, – пробормотала ошарашенная Инна и спохватилась: – Проходите, пожалуйста!..

Первой зашла Катя и остановилась, с любопытством глядя по сторонам.

– Знаете, у вас совершенно так же, как у нас, – сообщила она и тряхнула непокрытой головой, – только вот тут у нас шкафчик, а там еще одна дверь.

– Да, – согласилась Инна и за Катиной спиной вопросительно кивнула Звоницкому. Тот пожал плечами и скорчил неопределенную гримасу.

Катя нагнулась, расстегнула ботинки и стащила их один за другим.

– У вас так тепло. – Она улыбнулась. – На улице… мороз.

– Да, холодно сегодня.

Инна смотрела на ее ноги. Колготки порвались, и красный наивный большой палец торчал из черного нейлона. Губернаторская дочь ничего не замечала.

Инна пошарила на обувной полке, смутно сожалея, что у нее нет уютных меховых тапочек с собачьими мордами. Кажется, когда-то она о них уже грустила.

– Катя, наденьте. Если у вас замерзли ноги, я могу проводить вас в ванную. Вы погреетесь.

– Не нужно, спасибо, – живо отозвалась Катя. – Я бы чаю выпила.

– Ну конечно. – Инне не нравился ее тон, не нравился ее вид, не нравилось, что она вообще оказалась у нее в доме – это словно еще приближало к ней беду, и без того очень близкую!

Она ушла на кухню, поставила чайник и оглянулась, заслышав шаги.

– Глеб, откуда ты ее взял?

– Я взял ее под своим забором, – он быстро оглянулся и снова посмотрел на Инну. – Ока сказала, что ушла из дома и что она не может туда вернуться потому, что ее убьют.

– Что?! – вскрикнула Инна и тоже посмотрела в коридор.

Катя где-то далеко говорила нежно:

– Киска. Хорошая киска. Красивая, умная.

– Инна Васильевна, за ней действительно кто-то шел.

– Кто шел?

– Не знаю. Я видел только, что на улице кто-то стоял, когда я выезжал. Я на всякий пожарный по городу малость покатался, прежде чем сюда приехал.

Лучше бы ты вовсе не приезжал, быстро подумала Инна.

– Она сказала, что Любовь Ивановна вчера ушла, чтобы встретиться с вами, и не вернулась. Вы об этом знаете? Ну, о том, что она хотела с вами увидеться?

О да. Инна об этом прекрасно знала.

Звоницкий беспокойно следил за ней – ему было неловко, что он втягивает Инну в проблемы, и одновременно он испытывал облегчение, потому что теперь не нужно одному отвечать за губернаторскую дочь. Когда-то он усадил ее в обкомовскую «Волгу», захлопнул дверь, налил из термоса горячего чаю и выдал огромный ломоть пирога, который сунула ему с собой Любовь Ивановна, уверенная, что «ребенок с голоду пропадает», – и все ее проблемы решились сами собой. Вернее, он, Глеб, решил их.

Все стало по-другому. Девочка выросла, погрустнела – крепкие красные сибирские щеки превратились во впалые, бледные «петербургскою бледностью». Вместо «конского хвоста» из тяжелых вьющихся волос – колечки до ушей, делавшие ее похожей на француженку, насколько Глеб Звоницкий их себе представлял. Теплый черный свитер с высоким горлом – а шейка тоненькая, с синей жилкой под самой скулой. Жилка бьется часто-часто, как у скворца.

Она показалась на пороге кухни и улыбнулась Инне.

– У вас такие замечательные кошки! Очень ласковые.

– Просто вы им понравились. Они никому не позволяют себя гладить.

– Неужели? – светским тоном вопросила Катя. – Можно я сяду?

– Ну конечно!

Она села и сложила руки на черной юбке – ученица католической школы при монастыре Святой Магдалены.

Инне было очень ее жалко – так жалко, что она строго контролировала себя и каждое свое слово.

– Катя, может, вы поедите?

– Нет-нет, спасибо.

Инна с сомнением посмотрела на Глеба, а он на нее.

Ну да. Разумеется, ее надо накормить, а как же иначе?

Инна достала из холодильника длинный зеленый огурец в целлофановой пленке, привезенный из Москвы, увесистый, солнечный, толстый стручок сладкого перца, пучок унылого укропа – зимний укроп почему-то всегда чрезвычайно уныл – и миску с мясом.

– Глеб, сядь, пожалуйста.

– Инна Васильевна, давайте лучше я вам помогу.

– Ты мне очень поможешь, если сядешь и не будешь мешать.

Он тут же сел, задвинулся спиной в самый угол. Угол был тесный, а Глеб очень большой.

Катя открыла брошенный на столе журнал «Деньги» и стала рассматривать фотографию главного редактора.

Она рассматривала редактора, а Инна – ее.

– Очень симпатичный, – оценила Катя. – И вообще хороший журнал. Знаете, это всегда заметно, когда работают профессионалы. В «Коммерсанте» работают профессионалы.

Инна Селиверстова не ожидала ничего подобного от Кати Мухиной.

Выходит, ошиблась?

Выходит, неправильно оценила губернаторскую дочь?!

Осторожней, пропищал инстинкт самосохранения. Не горячись и перестань убиваться над ней, ты же ничего толком не знаешь!..

Инна шлепнула на раскалившееся сковородочное дно толстый кусок розового мяса – сразу вкусно и остро запахло едой. Катя потянула носом и улыбнулась. Нагнулась и стала гладить Джину, тершуюся о ее ноги. Инна посмотрела на Джину с изумлением – кошка никогда не позволяла себе тереться ни о чьи ноги. Она была слишком независима для этого.

– Катя, когда вы ушли из дому?

Та разогнулась и посмотрела на Инну – почти безмятежно.

Играет? Притворяется? Или в самом деле не в себе?

Инна была уверена, что в отличие от Глеба с его мужскими глазами, которые видят только то, что им показывают, она-то наверняка сумеет распознать игру.