Сиблинги - Лариса Андреевна Романовская

Но болит не нога, а живот. Сильно, непостижимо.

Может, аппендицит?

Больница, операция, до конца четверти не выпишут.

Ура!

Женьку щёлкнули по шее. Несильно.

Тихий голос над самым ухом:

– Жень! Тебе больно? Жень! Это я, Беляев. Сейчас не будет болеть… Всё в порядке… Уже не болит.

И в самом деле, боль прошла. Или время прошло? Сколько Женька провалялся на асфальте? Где Макс?

– Макс?

Снова голос Беляева:

– Валите оба, в темпе, в темпе!

14

Макс пытался что-то объяснить, показывая на избитого хмыря. Тот хрипло дышал. Но Витька почти не слушал, ему было важно, чтоб Женька и Макс поскорее закончили вылет. Пусть уже валят в сортир этот, ну? Женька встал, пошатываясь, упёрся ладонью Максу в плечо… Чёрт, он сейчас ползти будет, как отравленный таракан. Витька яростно уставился в спины сиблингов. Мысленно ускорял их отход. Ну же, ну…

Поплыла толпа от очередной электрички, Макс исчез из поля зрения, Женька доволокся до двери, открыл. И не прыгнул, а почти упал, но всё, молодец, получилось. Тут мимо Витьки прошагали мужики с клетчатыми «челночными» баулами, Макс на секунду мелькнул в толпе. Потом пропал с концами. Но за Макса беспокоиться не стоит, он спец по вылетам, сам сообразит. Теперь недобитого этого, как его, Бажова…

Витька наклонился над скрюченным телом. Блин, это чем его Макс? Ножом, что ли?

И тут тётка с оранжевыми ногтями со всей любезностью заорала прямо Витьке в ухо:

– Да это наркоман какой-то, чего вы его трогаете, молодой человек, давайте я милицию вызову!

Спохватилась.

– Ну, давайте, вызывайте.

Витьке было почти без разницы, он же мог в любой момент в любую дверь… Вгляделся в хмыря, механически запомнил позу. Оп-па! А хмырь-то уже не дышит.

А это что? А это нож в кровище. Это нож Макса. Выкидушка с тонким лезвием. Та самая, которой Макс на днях Витькины карандаши точил. Улика. Орудие преступления.

Витька сам не понял, как это произошло. Нож валялся в бурой слякоти. Витька подумал, что надо отпечатки стереть. Протянул руку, взялся за рукоять. Пальцы дрожали адово, будто от холода. Витька вёл ими по рукоятке. И не понимал, почему она всё ещё бурая. Но это не кровь – ржавчина. Нож истлевал у Витьки в руках. Старился. Как яблоко или газета. Только там был учебный материал, а здесь вещдок. Тоже был. Всё уже… У Витьки в руке вместо оружия – ржавая пыль.

Пальцы как будто в крови. Но это не кровь.

Загудела милицейская машина. Кто-то истошно орал в матюгальник. Пора возвращаться. Женька и Макс, наверное, давно уже дома. Что произошло-то здесь у них? Зачем Макс этого… ножом? Не было же инструкции убивать.

15

Гошка переселился жить в Женькину комнату. В тот самый день, когда тот вернулся из вылета. Один, без Макса.

Сначала никто не паниковал. Только беспокоились, что Женька после переброски опять зелёный. Женька выпал из аварийного люка и сказал, что Макс велел ему прыгать, а сам задержался, потому что выронил ножик, но скоро будет. Потом прилетел Витька – он был уверен, что Макс уже здесь. Потом стало понятно, что произошло ЧП. Приехал Веник, врубил хронометр, позвал Беляева. А Женьку не трогал…

Женька сейчас, как в свой первый день, лежал неподвижно, смотрел в потолок, иногда засыпал. И опять во сне разговаривал. Опять про нож, про Макса, про пуделя.

А потом Женька просыпался и говорил, что всё уже окей, он в норме, и не болит ничего больше. Но смотреть на него всё равно было страшно. К тому же, волосы у него отросли, прям заметно было.

Витька объяснял, что это, наверное, из-за ускорения, когда они ушиб лечили… Женьку на вылете в живот ударили, очень сильно. А Витька теперь умел, оказывается, так делать, чтобы боль проходила быстрее обычного. И боль, и время – потому что Женька как бы старше стал ведь. Не очень сильно, на пару месяцев, но на обычных вылетах так не бывает… Потом Женька задремал и стал опять кричать во сне.

Гошка тогда опять притащил ему на ночь кота. Ни о чём не спрашивал, просто сидел рядом. Мы с товарищем котом…

…и сам опять заснул. А утром Долька сказала, что, мол, давай ты уже переселяйся. И Женька не возражал. И даже кот не возражал и на Женьке спал целый день, лечил урчанием.

А Веник грозился всем устроить утро стрелецкой казни в сосновом бору, что бы ни значили эти слова.

16

Солнце садилось за соснами. Витька и Долька шли по взлётно-посадочной полосе. Сперва от дома до края, потом наоборот. Потом опять. Когда солнце било им в спины, тени были очень длинные. Казалось, что они убегают вперёд, обгоняя друг друга. Такой красивый закат был и неделю назад, и позавчера. И раньше, когда на планетке был Макс.

Витька спросил:

– Ты по Максу скучаешь?

– Дурак, что ли?

– Ну… Вы столько времени тут были вместе. Вас же первых сюда взяли.

– Я и говорю – дурак.

Витька жалел, что вырос не постепенно, как люди, а скачком. Хоп! – и на пять лет старше. Наверное, тогда бы не пришлось о многих вещах узнавать тоже скачками. А про некоторые он до сих пор не знает ни фига. Все знают, а он нет. Например, о том, что сейчас сказать.

Но Долька заговорила сама.

– Я всё думаю… А может, Максу там сейчас лучше, чем здесь было? Он же просто жить хотел. Обычной жизнью. Не как герой-спасатель, а просто по-людски… Если ему там хорошо, так может…

Витька не понял.

– А чего он тогда к себе назад не запросился? Воспоминания стёрли – и всё, живи сколько отмерено.

– А ты не знаешь, что ли? У Палыча сперва такая теория была… Он думал сюда брать не вундеркиндов-неудачников, а тех, кто не дожил… типа оборванных на взлёте. Но он почти сразу понял, что это не работает, нерастраченный ресурс не сохраняется. Мы с Максом оба до шестнадцати дожили, и всё. Только Макса убили, а я – суициднутая.

– Какая?!. Что?..

Долька смотрела мимо Витьки – на сосны, на клочки розовых облаков. И не видела их. Взгляд был очень знакомый и страшный. Витька вспомнил: это его собственный взгляд, из хроники. У него взрослого такое лицо было. Когда мама умерла, до похорон и после. И чужие слова ему не могли помочь, от них ничего не менялось. Мамину смерть невозможно было исправить. Но, наверное, если бы взрослому Витьке кто-то сказал или объяснил…

За его спиной на дорожку упала сосновая шишка. Обгрызенная. В ветвях мелькали белки, крупная серая карабкалась по стволу. Долька шевельнулась, повернула голову:

– Бельчатник. Я всегда говорила, что у нас на дереве бельчатник, а мы тут как белки. Тоже скачем. А Макс говорил: нет, это скворечник. Мы сюда прилетаем.

Про Долькину жизнь Витька не спрашивал никогда. Даже