Между волком и собакой. Последнее дело Петрусенко - Ирина Глебова

– Эх, и зачем ему вздумалось звонить, предупреждать друга Гюнтера о приезде! Нагрянул бы неожиданно!

– Во всём, Гриша, есть две стороны, – не поддержал Зарудного Кандауров. – Так мы узнали, что агент связан с Брысём. Звонок тоже оказался для него сюрпризом, вот и пришлось обращаться за помощью к бандитам. Об их главаре кое-что уже мы знаем.

Дмитрий имел в виду сведения, которые сумел выяснить лейтенант Качура – интересные и несколько неожиданные. Виктору Качуре было поручено заняться конкретно домом на улице Коцарской. Честно говоря, значительных результатов никто не ожидал. Однако молодой лейтенант решил поискать людей, лично знавших итальянского архитектора. А вдруг что-то прояснится… В самом доме все жильцы, понятное дело, были новые – раньше весь дом принадлежал только итальянцу и его семье. Но рядом стояли два дома из бывших «доходных». Там Качура и стал искать старожилов. Ему подсказали: есть тут старушка из «бывших», каждый день гуляет со своей собачкой в близком сквере. Виктор и в самом деле нашёл её там днём, на тихих аллеях, и они хорошо поговорили. Вера Афанасьевна, худенькая, энергичная женщина лет шестидесяти, жила в соседнем доме от «особняка итальянца». Сама рассказала, что до революции там же, в этом доме, она арендовала целый этаж. И жила там, и содержала мастерскую по плетению кружев.

– Это, молодой человек, очень тонкая работа, и только ручная. Ни одна машина не сделает вологодское, ирландское или брюггское кружево! А мне это умение от матери и бабушки досталось. Я овдовела рано, надо было сына вырастить, вот я и держала пятерых мастериц. От мужа-покойника небольшой капитал остался, но в основном зарабатывала сама. Клиентов было много, дамы все обеспеченные, ценили мои кружева. Я ведь и сама работала – узоры придумывала, плела. И ведь советская власть не посчитала меня мироедкой, даже жильё мне оставила там же. Правда, не весь этаж, комнату…

Они сидели на скамье, в тени большого ясеня, собачонка Веры Афанасьевны смирно пристроилась у её ног, дремала. Тоже старенькая была. Лейтенант внимательно слушал женщину, не останавливал её воспоминаний. Гораздо проще вести нужный разговор с человеком, если тот выговорится, доверчиво откроется перед тобой. А Вера Афанасьевна рассказывала о единственном сыне – ясно, что он был её гордостью. В двадцатые годы в Харьковском университете хранилась экспозиция Херсонесского археологического музея: её вывезли сюда из Крыма ещё в Первую мировую войну. Костя, сын, как-то попал на выставку – экспонаты время от времени выставлялись, – и очень увлёкся. Поступил на исторический факультет, стал ездить в Херсонес на раскопки с группами археологов. А сейчас он сам уже археолог, руководит раскопками, курирует студентов, пишет книги…

Вера Афанасьевна тихонько засмеялась, что-то вспомнил, Качура чуть склонился к ней – мол, я слушаю, – и она поделилась:

– Вот вы спрашивали про итальянца, который был нашим соседом. Тогда ещё, давно… У него во дворе дома стояли статуи красивые, теперь только одна осталась…

Лейтенант уже знал, что итальянский архитектор в личном саду при доме установил уменьшенные копии известных мировых шедевров: Артемида с оленем, Лаокоон с сыновьями, обвитые змеями, Мальчик, вынимающий из ступни занозу, Дискобол и Крылатая богиня Ника. Сейчас осталась только Ника, но и у неё одно крыло было наполовину отбито. Об этих скульптурах было упомянуто в архивных документах, да и люди рассказывали. Вот теперь Вера Афанасьевна вспомнила.

– Костик мой всё пробирался в этот сад, лазил через забор, так ему статуи эти нравились. Он уже тогда чувствовал, что эта античность – его призвание…

Старушка с такой гордостью и старанием выговорила слово «античность», что Виктор улыбнулся. Ясное дело: коль сын – археолог, мать теперь знает подобные названия. Но тут же встрепенулся: Вара Афанасьевна сказала:

– А камердинер итальянца гонял его, воришкой обзывал и ко мне приходил жаловаться! Глупый и злой человек был.

– Камердинер архитектора Фарнезе, вы сказали? А помните, кто таков? Фамилию, или куда делся? Здесь не живёт поблизости?

Одно из его заданий было: попробовать найти кого-то из слуг итальянца.

– Помню, – кивнула головой собеседница. – Барысьев его фамилия. Я бы, может, и не запомнила, да он всегда на мальчишек кричал «Брысь! Брысь!» Я ещё тогда сыну говорила: какая фамилия, так и кричит. Похоже очень.

Виктор Качура всегда верил: есть на свете везение! Особенно в их работе. Конечно, если бы не известна была кличка главаря банды, если бы именно в этом доме не высветился Брысь, никто бы не стал искать здесь свидетелей. И всё же! Правда, Вера Афанасьевна больше ничего о камердинере не знала – ни имени его, ни дальнейшей судьбы. Исчез вместе со своим хозяином-итальянцем. Этот человек не мог быть сегодня главарём банды: старушка утверждала, что уже двадцать пять лет назад тот был пожилым. Но такого совпадения просто так быть не могло. С лейтенантом согласились все члены группы. И скоро о камердинере господина Фарнезе кое-что выяснили.

Семён Барысьев стал служить у Фарнезе сразу, как тот появился в Харькове. Звался камердинером, но управлял всем домом, всей прислугой. Его семья – жена и сын, – проживали в пригороде, на собственном хуторе. Года через три службы Барысьев завёл на хуторе коневодческую ферму – ценил, видимо, его архитектор, хорошо платил. Лошадьми занимался сын, Дементий Барысьев, хотя и был тогда ещё подростком шестнадцати лет. Через год – революция, Фарнезе спешно уезжает в Италию, а его камердинер – к себе на хутор. Как жили Барысьевы до 30-го года – неизвестно, но ферма с лошадьми у них сохранялась. В тридцатом добралась и до них компания «ликвидация кулачества, как класс». Ранней весной, вместе с другими семьями раскулаченных, они были высланы на Север. Жены Барысьева в то время уже не было в живых, сам же он до места доехал, но почти сразу и умер. Сильно простудился в пути, сначала на распутице и холодных ветрах, а потом – на ещё не ослабевших северных морозах. Сын бежал, след его затерялся. Считалось, что где-то там, на Севере, и осел: попробуй, найди по глухим деревням, зимовьям, пушным и рыболовным промыслам…

– А он, значит, сюда вернулся, на родину! Это сколько же Дементию Барысьеву лет? Тридцать восемь, выходит. Да, соответствует описанию.

– Ты, значит, не сомневаешься, что это именно Брысь?

Лейтенант Качура даже обиделся как будто:

– Товарищ Троянец, да как же иначе! Всё сходится! И кличка такая, особенная. Папаша любил кричать «брысь», и сын, небось, тоже. Или в память об отце так назвался. Как такое может быть случайно?

Оперативная группа вся собралась в кабинете начальника, обсуждая и сводя воедино известные факты.

– Согласен с тобой, не горячись. – Троянец на минуту задумался. – Но вопросы остаются. Предположим, старший Барысьев знал о кладе, всё-таки доверенным лицом у итальянца был. Тот уезжал спешно, может, боялся, что до Италии драгоценности не довезёт. А, может, думал вскоре вернуться… Почему же камердинер не достал эти ценности раньше? За десять лет? Умер он в тридцатом. Значит, успел сыну о них рассказать? Тогда почему тот так долго тянул?

– Я об этом думал, – кивнул Качура. – Выходит, он в Харькове только недавно объявился. Осенью банда засветилась? Вот тогда и вернулся сюда. Выждал подходящий момент…

– Представь: восемь лет ожидать, скитаться вдалеке, зная, что есть такой клад! А вдруг кто-то на него наткнётся, заберёт? Нет, я не верю. Такой бандит, как Брысь, не стал бы ждать. Он же наглый, жестокий, рисковый…

– Ты, Гриша, у нас психолог, – улыбнулся Зарудному Троянец. – Из того, что ты сказал, вывод такой: мы ещё не всё знаем. Пока не всё.

– И давайте не упускать из виду тот факт, что банда связана с немецким агентом. Есть у меня предчувствие, что всё здесь в один узел завязано.

Кандауров положил перед собой папку, похлопал по ней ладонью:

– Здесь всё, что мы смогли узнать о Хартмане. Немного. И то, что можно предположить. Похоже, подмена произошла при побеге из Дахау. Тогда бежали трое заключённых. Судьба двоих неизвестна – сгинули. А наш Гюнтер через Альпы сумел перебраться в Швейцарию, и тамошние эмигранты-антифашисты переправили его, по его же просьбе, именно к нам, в Советский Союз. Он изъявил желание быть полезным стране, всё-таки – инженер-строитель, а кругом стройки. У него была возможность выбрать, он выбрал наш город.

– Такой расклад вполне мог быть организован, – согласился Троянец. – Тогда в Швейцарии объявился уже не наш Гюнтер, а его двойник. И переход через Альпы, думаю, не был ему сильно труден… Значит, всё это – и Барысьева, и Хартмана, – принимаем за рабочие версии.

Вечером Викентий Павлович тоже посмотрел папку с документами, которую, по его просьбе, Дмитрий захватил домой.

– Знаешь, дядя, – сказал Дмитрий, – а ведь недавно Алёнка говорила мне о не австрийском акценте Хартмана. Я ещё пошутил: «Отложу в копилку памяти».