Пока есть просекко, есть надежда - Фульвио Эрвас

Секондо с сомнением посмотрел на Стуки.

– Вы ничего не знаете о винах и шампанском, – заключил бармен. – Вы не в состоянии понять причин контраста, всех агрономических тонкостей, коварства смешивания сортов и алхимию опытного винодела.

– Кое-что я знаю, – попытался постоять за себя инспектор.

– И что же? Происхождение «просекко»? Я уверен, вы один из тех, которые что-то слышали о хорватском сладком десертном вине прошек и взывают к анализам ДНК, чтобы доказать, что сорт винограда «Бели Теран» из Хорватии идентичен нашему «просекко». Вы ничуть не лучше тех надутых пузырей, которые ратуют за чистоту сорта. А чтобы производить просекко, нужно не бояться экспериментов и подмешивать «шар-доне» и «вердизо» в жаркие годы и «бьянкетта тревиджана»[21] в более холодные.

Секондо все никак не мог успокоиться. Он покраснел, вены у него на лбу вздулись.

– Я сторонник теории об автохтонном происхождении «просекко»: здесь, среди этих холмов. То, что действительно имеет значение, – это мудрость и мастерство виноградарей, состав почвы, свет, угол падения солнечных лучей, размер дождевых капель, магия рассветов и закатов, которые в этих местах ни с чем не сравнимы.

– Секондо, просветите меня. Но кратко.

Бармен в отчаянии развел руками и направился в кладовку. Через несколько минут он вернулся с несколькими довольно потрепанными книжками.

– Вот, читайте всю ночь, а завтра утром мы поговорим.

Я молча скребу могильную плиту Бепи Мионетто, потому что есть риск, что если он меня услышит, то достанет свою двустволку. Потому что ты, Бепи, был самым заядлым охотником в городе. Ты держал речь перед собаками, как народный трибун. С фонарем внутри собачьей конуры до полуночи, а назавтра – подъем до рассвета. Конечно же, ты врал, когда говорил, что не давил на собак. Что ты им только показывал карту местности, и вы вместе вырабатывали стратегию охоты, потому что были командой. Как бы не так! Когда ты спускал собак, они за четверть часа оббегали половину Венето[22], так ты их замотивировал. Кому зайца? Нам! Кому фазана? Нам! Ты всегда был одиночкой, как мужчина и как охотник. Ты был братом своих собак, если так можно сказать. Или сукиным сыном, как тебя называли в городе. Потому что тот фазан, которого ты нафаршировал дробью, был на самом деле чьей-то цесаркой. А утки, которыми ты хвастался в таверне, были похожи на тех, которые плавали в пруду у дома семьи Бизаро, гораздо больше, чем на диких уток. Конечно, ты объяснял это тем, что утки все одинаковые и документов или паспортов у них нет.

Просто у тебя была мания: прищурить один глаз, а вторым смотреть на мир через прицел ружья. Страсть, которая с годами только ухудшилась. Нельзя было уже и слова сказать, сидя в таверне, как – пим, пум, патапум! – ты тут же начинал стрелять в воздух. И так каждый раз. Ты был влюблен в свою двустволку. Окруженная искренней любовью, начищенная до блеска, она висела на стене твоей спальни. Действеннее святого Антония, всегда готова к борьбе против демонов, воров и налогов. Их всех, кто знает почему, ты считал партнерами по бизнесу.

Старость тебя сильно подвела. Как-то осенним утром ты наставил свою двустволку на шубу жены мэра, говоря, что в наши горы наконец-то вернулся медведь. В другой раз ты выпустил несколько патронов в немецкого дога директора банка, убежденный, что «зеленые» выпустили в городе диких кабанов. У тебя, как и у всех стариков, испортилось зрение. Но еще остались дробь и патроны. Твоя последняя большая охота была на падающие листья конского каштана во время осеннего листопада. Ты упрямо твердил, что в город никогда не прилетало столько дроздов и что в этот раз их очень легко отстреливать. Горсть дроби выбила окно в доме священника, который в ярости примчался к тебе с последним причастием и изъял у тебя оружие.

Мне так и хочется побить палкой окружающие тебя могильные плиты, чтобы поднять в воздух всех фазанов, зайцев и куропаток, которых каждый берет с собой на тот свет. Я уверен, что из твоей могилы раздались бы нескончаемые выстрелы. Но ими ты уже никого не можешь испугать, Бепи Мионетто. Это неслышные выстрелы. Я скребу…

29 августа. Суббота

Телефонный звонок от синьоры Спеджорин застал комиссара Леонарди комфортно медитирующим в туалете. Женщина горячо просила его срочно к ней приехать по крайне важному и деликатному делу. Вдова больше ничего не захотела объяснить. Леонарди почувствовал, как движение крови в его артериях сделалось стремительным и стало отдаваться в ушах шумом низвергающихся потоков водопада. Мозг полицейского лихорадочно искал ответы на многочисленные чрезвычайно тревожащие его вопросы.

Комиссара пригласили присесть на диван из очень дорогой кожи. Он поднес к губам чашку чая с молоком, которую ему предложили, и встретился взглядом с вдовой Спеджорин. В это самое мгновение Леонарди понял с тоской, что дело, которое им предстояло обсудить, распотрошит последних кроликов, которых ему приходилось считать каждую ночь перед сном.

– Агент, которого вы прислали ко мне вчера…

Леонарди в состоянии транса кивал головой, как китайский болванчик.

– …по поводу женского зонтика, найденного рядом с телом моего мужа…

«Так я и знал, – подумал комиссар, – он меня одурачил». Без сомнения, эта проблема требовала быстрого принятия решений, а Леонарди не выносил срочных дел, тех, которые заставляют сокращаться желчный пузырь, из-за которых целую неделю кровоточат десны и самое главное – открываются шлюзы для кровавых водопадов.

– На самом деле, тот зонт… он мне не принадлежит. Я не знаю точно, кто хозяин, – тут же добавила дама, – но могу предположить. В том числе и в свете некоторых фактов, о которых я была не так давно поставлена в известность.

Леонарди судорожно сглотнул.

– Как именно недавно?

– Три дня назад.

– Но мы же с вами после этого общались.

– Я знаю.

– Ах, вы знаете!

– Я проявила слабость.

– Расскажите мне о том, что вы узнали.

Комиссар Леонарди был на грани нервного срыва и обязательно бы заплакал, если бы он был простым агентом или если бы пенсия была ближе. Женщина наблюдала за полицейским в течение нескольких секунд, пристально разглядывая его лицо, носогубные складки, расстояние между глазами и зубы нижней челюсти, которые были видны за слегка оттопыренной губой. Очнувшись от своей задумчивости, синьора Спеджорин вынула из ящика стола синюю папку и, не говоря ни слова, вручила ее комиссару. Сдержанное поведение женщины еще больше напугало Леонарди. Дрожащими руками он взял папку и стал