Похищение чудовищ. Античность на Руси - Ольга Александровна Кузнецова

огнь, имат же уши, в корени не имущии власов, токмо в край; зубы же его яко львовы и рот его широк. Имат же дивный и пречюдный хвост, зане и егда хотят человецы пояти его, <тогда> той же испущает из хвоста своего великия власы, <аки стрелы>, и бежит <…>. От всех же зверей, сущих во Индеи, токмо той мандихор любит снести мясо человеческое.Физиолог Дамаскина Студита

Мантикора теперь описывается как животное вроде льва, со многими львиными признаками. Это по-прежнему монструозное существо, ведь у него человеческое лицо (что, впрочем, в этих контекстах не делает его разумным). Кажется, что на описание из Физиолога Дамаскина Студита повлияла некая картинка, поскольку во внешности мантикоры есть уникальные реалистичные детали: волосы более длинные, чем могла быть львиная грива; кисточки на ушах. Между прочим, антропоморфная мантикора имеет именно человеческие уши, поскольку чаще всего у нее не только лицо, но и вся голова как у человека. В описании есть и типичные монструозные признаки, роднящие мантикору, например, с кентавром: горящие глаза, проживание в особенно отдаленных местах, быстрый бег. Наконец, ряд признаков явно унаследован из описания мантикоры западноевропейского происхождения: волосы рыжие (червлены, а иногда яркий цвет переносится на все лицо или даже животное целиком); любимое лакомство — люди; хвост может пускать стрелы. Причем из дальнейшего рассказа станет ясно, что смертоносное оружие мантикоры — не весь хвост, а его кончик. В западноевропейских описаниях и на гравюрах хвост мантикоры снабжен жалом вроде скорпионова, тогда как в русских рукописях он по традиции изображался ворсистым и однородным (такими могли быть хвосты и у отечественных драконов).

Мантикора со страшным хвостом. Книга Э. Топселла «История четвероногих зверей», XVII в.

Мантикора в кармане

Если вы уже задумались, не завести ли себе карманную мантикору, то в русских рукописях XVII–XVIII вв. есть подробные рекомендации на этот счет. Индийские туземцы, оказывается, давно практикуют укрощение маленьких мантикор. Они ловят щеночка, обламывают камнем (видимо, за неимением других инструментов) край его хвоста — и смертоносное оружие больше никогда не будет действовать. Зная это, уже подросший хищник не попытается съесть своих хозяев.

Егда же поимают индиане малого щенка его, ломают каменем краи хвоста его, и егда воспитаетца, не имат деиства, аще и диви есть, но стрел не имат метати, наипаче ведая, яко оружия не имат братися, бывает кроткии.

Физиолог Дамаскина Студита

В одной из рукописей произошло невольное смягчение этого рассказа. После «поймают малого щенка его» переписчик пропустил «ломают камнем край хвоста его», потому что эти фразы оканчиваются одним и тем же местоимением и, видимо, располагались на соседних строках. Наши современники при списывании текста тоже запросто перескакивают через строчку из-за повтора слова, на котором они прервали чтение. Благодаря пропуску про камень у читателя рукописи могло создаться впечатление, что выращенный туземцами щеночек по каким-то личным причинам остается безоружен перед своими «воспитателями». И все-таки, зачем нужен рассказ о ловле маленькой мантикоры?

В Средневековье таких историй возникало очень много. Замысловатая охота с применением изощренных ловушек: заманивание слонов в специальную яму при помощи катящихся по склону арбузов, поимка горлиц-отшельниц собственным пением, похищение у разъяренных хищников маленьких зверят — была очень занимательна для читателей с давних пор. Даже без практического смысла такие рассказы оставались увлекательными, ведь они динамичны и повествуют о хитрых капканах и невиданных чудовищах. В качестве душеполезного чтения эти истории тоже подходили, потому что символизировали борьбу разумного начала с диким, порочным и страстным, победу добра над злом. История о щенке мантикоры появилась по аналогии с античными описаниями укрощения диких животных и закрепилась в средневековых текстах Западной Европы. Похожий рассказ о ручной мантикоре есть в книге Эдварда Топселла «История четвероногих зверей» (1607).

Балансирование мантикоры между диким и человеческим мирами, видимо, связано с тем, что от зверя ей досталась наименее важная часть. Хотя она сохраняет великолепную гриву, хотя не счесть зубов в пещере ее рта, но эти признаки вписываются в человеческое лицо. Поведение мантикоры, даже самой чудовищной, по количеству ухищрений не уступает уловкам ее охотников. Наличие человеческих черт в сочетании с людоедскими наклонностями одновременно возвышает и устрашает. По устройству мантикора — это один из самых простых и органичных львовидных монстров, не в пример замысловатой химере.

Бесхребетная химера

Химера попадает в древнерусскую культуру через ранние поучительные произведения, переведенные с греческого. Это чудовище, взятое из «еллинской» мифологии, у христианских авторов превратилось в символ зла, лукавства. Правда, именитые богословы использовали чудесные свойства мифологических зверей не только в обличительных аллегориях. Григорий Богослов (IV в.) сравнивает талант «витийства», вдохновенных речей Василия Великого со свойством химеры: «Кто сравнится с ним в риторстве, дышащем силою огня» [74: 78]. По крайней мере, именно химеру увидел в этом вдохновляющем образе комментатор Никита Ираклийский (XI в.), чьи толкования переводились и широко распространялись на Руси вместе со Словами Григория Богослова. Никита видит в этом выражении ссылку на Гомера и объясняет связь трехчастной химеры с тремя частями риторики. Действительно, Гомер в «Илиаде» описывал химеру с головой льва, средней частью от козы и задом дракона.

Омир убо, еже душющю огнем опарийским, рек о Хымере, трисложеному звери: перед его львов, зад же змиев, середа же хымерова. Богословець же се в риторикии покладает, яко и то в три разделяемо: в советьное, в судьное, в торжественое — и рек то бе, так в ветийскых, иже дышет огнем силы, обаче не срамеете ли не се ритор по ветиям, но ни глаголят нечиста скверна, ни ложьна, но ритор бе по обычаю свершен, тако честен и не посрамлен, но в словесех радостен и силен.

Никита Ираклийский, комментарий к Слову Григория

Интересно, что сам Григорий Богослов представляет химеру иначе (это видно по другим его произведениям). Дело в том, что уже в Античности никто толком не