Песнь молодости - Ян Мо

Из гарнизона Ло Да-фан был переведен в дом предварительного заключения, где просидел три месяца. Румяное лицо его несколько осунулось и побледнело, однако в нем не было заметно ни малейшего следа подавленности или утомления, чего можно было бы ожидать у человека, вышедшего из тюрьмы. Он был по-прежнему живым и веселым, большие глаза сверкали так же ярко, и так же энергичны были жесты и взмахи кулаков.

— Ух ты, черт! Сумел вывернуться! — рассмеялся Лу Цзя-чуань. Он подскочил к Ло Да-фану и дал ему здоровенного тумака — это было у них обычным проявлением дружеских чувств. — Ну, а дальше как думаешь? Останешься в доме молодым барином, «старшим сыном господина»?

— Это не по мне! — Ло Да-фан откинулся к застекленной дверце шкафа, покачал головой и улыбнулся. — Отец идет в гору, скоро будет каким-то начальником в Исполнительном Юане[65] в Нанкине. Я решил навсегда порвать связи с семьей и не могу поэтому оставаться больше в Бэйпине и продолжать здесь учиться. Лу Цзя-чуань, я от всей души хочу, чтобы партия верила мне, чтобы меня испытали в самой жестокой борьбе.

Лу Цзя-чуань в глубоком раздумье расхаживал взад и вперед. Время от времени он вскидывал голову, чтобы взглянуть на Ло Да-фана, и снова принимался ходить.

За окном в тенистом саду пышным цветом цвели огненно-красные гранаты и нежные персики, легкий ветерок шевелил занавески, донося в комнату аромат цветов. Несмотря на то, что уже наступила жара, в саду, окружавшем особняк, было прохладно и тихо. Лу Цзя-чуань в своем коричневом европейском костюме, с гладко причесанными, напомаженными волосами походил на хозяина этой комнаты больше, чем всклокоченный, в помятой рубашке Ло Да-фан. Раздумье Лу Цзя-чуаня длилось довольно долго. Только когда вопрос стал для него окончательно ясен и все сомнения отпали, он поднял голову и решительно сказал:

— Ло Да-фан, дела обстоят так: на севере провинции Чахар героически сражается наша добровольческая армия. Сейчас мы все время направляем на север людей. Поедешь туда работать?

— Поеду!

Ло Да-фан схватил Лу Цзя-чуаня за галстук, словно тот собирался бежать, и воскликнул:

— Вот это друг! Спасибо тебе! Теперь побыстрее согласуй этот вопрос с парторганизацией!

Он стал расспрашивать Лу Цзя-чуаня о Северо-Чахарской добровольческой армии. И вот что тот ему рассказал.

— После того как в мае 1933 года гоминдановцы заключили с японскими захватчиками позорное «Соглашение в Тангу»[66], возмущенный народ еще теснее стал сплачиваться вокруг своих мужественных защитников. 26 мая по инициативе народа в Чжанцзякоу[67] были созданы вооруженные силы для борьбы с японцами — Добровольческая партизанская антияпонская армия, руководство которой возглавили коммунист Цзи Хун-чан и гоминдановские генералы Фын Юй-сян и Фан Чжэнь-у. В рядах этой армии, кроме партизан и местных вооруженных сил, сражались студенческие отряды, сформированные из молодежи Северного Китая. Чтобы спасти родину от смертельной опасности, патриотически настроенная интеллигенция по призыву Коммунистической партии устремилась в Чахар.

В конце Лу Цзя-чуань сказал:

— Сюй Нин тоже выражал желание поехать на север провинции Чахар, однако похоже, что всерьез он не собирается уезжать из Бэйпина. После поездки в Нанкин парень струсил; при проведении последующих мероприятий он только пассивно присутствовал, а иногда даже и этого не делал. Вот тебе типичный мелкобуржуазный революционер: и думает о революции и пасует перед трудностями.

Лу Цзя-чуань умолк. Ло Да-фан, усевшись на круглый стул, вытащил из ящика письменного стола карманные золотые часы, открыл их и начал потихоньку копаться в механизме. Через несколько минут, не выдержав молчания, он поднял голову и спросил:

— О чем задумался, Лу?

Лу Цзя-чуань, словно не слыша, продолжал рассеянно смотреть в окно, за которым виднелись редкие заросли бамбука. Через некоторое время он неожиданно тихо, как бы про себя, прошептал:

— Мы уже так давно не виделись!

— Ты это о Линь Дао-цзин?

Несмотря на внешнюю грубость, Ло Да-фан очень тонко подмечал перемены в настроениях людей. Продолжая ковырять тонкой проволочкой в часовом механизме, он взглянул на Лу Цзя-чуаня.

— Мне кажется, она нравится тебе. Почему ты не скажешь ей об этом?

Лу Цзя-чуань резко повернулся, подошел к кушетке и прилег на нее. Он заложил руку за голову и долго молчал, потом, наконец, произнес:

— Не болтай глупостей. Разве ты не знаешь, что у нее есть муж?

— Этот Юй Юн-цзэ, что ли? Пошли ты его подальше… Разве они смогут долго прожить вместе? В этой игре, старина Лу, ты сделал неверный ход!

— Нет, я не хочу видеть чужих слез, даже думать об этом противно… Поэтому я намеренно избегаю ее.

Ло Да-фан отложил часы, подошел к бамбуковой кушетке и, серьезно глядя в лицо друга, мягко и тепло сказал:

— Не огорчайся понапрасну. Я считаю, что семейный конфликт Дао-цзин разрешится независимо от твоего отношения к ней. Даже если она не любит тебя, она не сможет долго жить с Юй Юн-цзэ.

— Опять говоришь ерунду. Ты совершенно ничего не понимаешь, — закрыв глаза, тихо проговорил Лу Цзя-чуань. — Их связывает глубокое чувство… Потом… Одним словом, я не хочу!

— Не сломав старого, нельзя строить нового, — возразил Ло Да-фан. — Неужели ты допустишь, чтобы Юй Юн-цзэ погубил эту девочку? Ты должен стать молнией, разящей старые и гнилые деревья, а не следовать примеру Конфуция и Лао-цзы[68].

Лу Цзя-чуань открыл глаза и улыбнулся:

— У тебя все выходит легко и просто!.. Не говори так, все это слишком тяжело.

С этими словами он прикрыл глаза рукой и надолго замолчал.

Ло Да-фан вернулся к столу и вновь принялся за починку часов. Время от времени он украдкой бросал взгляды на печальное лицо Лу Цзя-чуаня, лежавшего с запрокинутой головой на кушетке, и раздумывал над тем, как прервать это тоскливое молчание. Как назло, в голову не приходило никакой подходящей темы.

— Лу, ты, кажется, снес свои часы в ломбард? Да они и старые у тебя. Вчера у отца в столе я нашел вот эти, золотые, марка очень хорошая, а он их, вероятно, и не хватится, они ему уже не нужны; я их сейчас починю и отдам тебе.

Видя, что тот никак не реагирует, Ло Да-фан добавил:

— Лу, помнишь, ты мне советовал относительно Бай-Ли-пин: «Любовь — это всего лишь любовь». Сегодня я хочу с этими же словами обратиться к тебе. — Разве может закаленный большевик страдать из-за любви?

— Да ну тебя! Что это еще за уговоры?

Лу Цзя-чуань вскочил с кушетки. Он протер глаза и, словно пыль, стряхнув с себя печаль, улыбнулся:

— Не беспокойся за меня, все это пустяки. Послушай, Да-фан, спой-ка что-нибудь, ты так хорошо поешь песню «На скачках», спой!

— Не буду. У нас обоих не то настроение…

Приятели беседовали долго. Лу Цзя-чуаню стало жарко. Он снял пиджак и, заметив большие дыры на рукавах рубашки, улыбнулся и подмигнул Ло Да-фану:

— У вас нельзя помыться? Один товарищ подарил мне этот красивый костюм, но белье, носки — все изорвалось вконец. Ты бы дал мне что-нибудь переодеться.

— Хорошо.

Ло Да-фан нажал кнопку звонка, и через минуту из внутреннего дворика в комнату вошла полная женщина лет сорока. На ней был белый фартук, волосы собраны в пучок. Лу Цзя-чуань торопливо надел пиджак, чтобы скрыть свои рваные рукава.

Женщина внесла поднос, на котором стоял чайник с горячим чаем и лежали конфеты и разное печенье, и поставила его на чайный столик. Ло Да-фан, напустив на себя строгий вид, сказал ей:

— Спасибо, няня. Оставь все здесь. Подойди сюда, я представлю тебе господина У. Это ученик отца, он только что вернулся из Америки, где получал образование, и вскоре займет крупный пост в одном из департаментов Бэйпина.

Женщина поспешила глубоко поклониться Лу Цзя-чуаню и сказала с любезной улыбкой:

— Господин V, вы давно приехали? У нас здесь такая жара!

Лу Цзя-чуань, сдерживая улыбку, кивнул ей в знак приветствия и уставился на Ло Да-фана, притворившегося чем-то крайне озабоченным.

— Няня, действительно очень жарко, и господин У не совсем хорошо себя чувствует. Я предложил ему принять у нас ванну. Пойди все приготовь, выбери лучшее белье, носки и предложи господину У — он сам наденет, что ему понравится. В Америке он привык к комфорту, поэтому достань самое лучшее.

Видя, с каким почтением нянька смотрит на Лу Цзя-чуаня, он прибавил:

— Это самый любимый ученик отца, будь к нему повнимательней.

Нянька вышла, вежливо поклонившись. Когда она была уже достаточно далеко, друзья посмотрели друг на друга и расхохотались. Лу Цзя-чуань смеялся до слез:

— Ловкач! И где это ты научился таким штукам?

Ло Да-фан, хохоча во все горло, говорил: