Песнь молодости - Ян Мо

Дао-цзин, не обратив на него внимания, взяла книгу и спрятала за ней свое лицо. Юй Юн-цзэ подошел, отобрал у нее книгу и взглянул на обложку — «Капитал». Он слегка нахмурил брови и с улыбкой спросил:

— Ну, великая ученица господина Маркса, какую проблему вы сейчас изучаете?

— К чему эти насмешки?

Дао-цзин взглянула ему в лицо и вдруг поняла: того Юй Юн-цзэ, которого она любила, больше нет; каким пошлым и мелким стал этот человек! Какое горькое разочарование! Не сдержавшись, она ответила:

— Лучше быть ученицей Маркса, чем учеником Ху Ши!

— Что ты болтаешь! — вспылил Юй Юн-цзэ. — Чем плохо быть учеником Ху Ши?

— О, это прекрасно! Помогать реакционерам, быть прислужником империалистов, помогать Чан Кай-ши расправляться со студентами, чем же это плохо?

Дао-цзин швырнула книгу на кровать и с презрением отвернулась.

Юй Юн-цзэ, обхватив руками голову, сидел за столом. Он сдерживался изо всех сил, но через минуту поднял голову и холодно рассмеялся:

— Революция! Борьба! Какие прекрасные слова! Но что-то я не видел, чтобы господа революционеры спускались в шахты. Это ведь потруднее, чем разглагольствовать о пролетариате, о большевиках.

— Не болтай глупостей!

Дао-цзин вскочила с кровати:

— С меня довольно, я ухожу! Уж будь столь милостив — позволь мне сделать хоть это!

Эти слова в один миг разрядили атмосферу. Юй Юн-цзэ вдруг стал жалким, как осенняя муха. Охрипшим от волнения голосом он взмолился:

— Дорогая! Жизнь моя! Не уходи!..

Только перед сном они примирились. Юй Юн-цзэ, глядя на Дао-цзин, довольным голосом сказал:

— Я сегодня вернулся в таком хорошем настроении, спешил поскорее сообщить тебе важную новость и никак не думал, что мы опять повздорим. Дао-цзин, давай не будем больше ссориться!.. И никогда не говори мне, пожалуйста, таких ужасных слов. Знаешь, после окончания университета мне не придется искать работу — разве это не хорошая весть?

— Что же тебе предлагают? Ведь до окончания осталось еще почти три месяца.

— Нужно подготовиться заранее. Ты ведь знаешь, сколько всегда претендентов на одно и то же место.

С гордостью победителя и в то же время боясь рассердить Дао-цзин, он тихо сказал:

— Мой приятель Ли Го-ин хорошо знаком с Ху Ши — не сердись, я не превозношу его, но для нашей жизни… По рекомендации Ли Го-ина Ху Ши прочитал мою работу; она ему очень понравилась, и он попросил привести меня. Сегодня я как раз виделся с ним, и он подбодрил меня, советовал как следует работать, побеседовал со мной на философские темы и в конце сказал, что берет на себя устройство моего будущего по окончании университета… Дао-цзин!

Юй Юн-цзэ сжал ее руку, его маленькие глазки сияли:

— Говорят, что если какой-нибудь студент понравится ему, то судьба этого студента обеспечена и его ждет большое будущее!

— Вот как! — Дао-цзин, закусив губу, взглянула на его самодовольное лицо. — Оказывается, ты и в самом деле стал «великим» учеником профессора Ху Ши!

— Дорогая! — Юй Юн-цзэ ладонью закрыл ей рот и строго сказал: — Не увлекайся ты этими революционными химерами, будь ближе к жизни, к действительности. Ху Ши — великий ученый, проявивший себя после «4 мая»[63], разве он может желать зла нам, молодежи? За эти два года ты достаточно натерпелась со мной, я частенько чувствую себя виноватым. Некоторые товарищи говорят мне: «Юй, твоя жена очень недурна собой, почему бы тебе не одевать ее понаряднее?» Как только кончу и получу хорошее место, я мечтаю прежде всего сшить тебе два шелковых халата, сделать несколько хороших платьев, красивое пальто. Какой цвет ты предпочитаешь? Дорогая, мне ты больше всего нравишься в коричневом и в светло-зеленом — ты выглядишь такой юной, нарядной… Тогда все увидят, как удивительно хороша моя Дао-цзин…

Воодушевившись собственной речью, он увлек Дао-цзин к свету и, отбежав в угол комнаты, смотрел на нее, словно видел впервые. Наклонив голову и сощурив глаза, он любовался ее красотой.

— Дорогая, ты — совершенство! Вот если бы еще плечи были чуть поуже и рот капельку меньше — у древних красавиц были узкие плечи и маленький ротик. Помнишь эти стихи:

…И рот ее — два алых лепестка,И, словно ива, талия тонка!

Что? Ты опять сердишься? Отчего нахмурилась? Пойдем спать. Ну, побей меня, только не надо все время дуться.

Дао-цзин опять стало не по себе. Могла ли она стерпеть, чтобы с ней обращались так бесцеремонно, как с игрушкой? Но она была утомлена и испытывала такую слабость, что ничего не ответила. Она заснула почти сразу же, но во сне ее мучили кошмары. Она проснулась и в темноте взглянула на лежащего рядом с ней Юй Юн-цзэ. Неужели это тот, которого она так уважала, так горячо любила? Он спас ее, помогал ей, он любил ее, но все это только ради себя. Неожиданно ей вспомнились слова Бай Ли-пин о Лу Цзя-чуане, революции, отваге. «Вот он — настоящий человек!» — с улыбкой подумала Дао-цзин.

За окном шевелились тени деревьев.

«Вспоминает ли он хоть иногда обо мне?» Сладкая, щемящая боль пронзила ей сердце. Дао-цзин жадно ловила воздух, ей было радостно и горько.

В эту ночь Дао-цзин увидела странный сон.

Темный купол неба, безбрежные просторы моря, огромные водяные валы, вздымающиеся ввысь, и скользящая в волнах хрупкая лодочка, в которой сидит она. Буря, волны, черные тучи со всех сторон наступают на лодку, надвигаясь все ближе и ближе. Дао-цзин страшно, смертельно страшно. Она одна, совсем одна в этом грозном, огромном море. Волны, вставая отвесной стеной, хлещут ее со всех сторон, гигантскими чудовищами надвигаются на нее облака. Она кричит от ужаса и вся дрожит. Лодка качается и вот-вот опрокинется. Дао-цзин отчаянно гребет. Вдруг она оборачивается и видит перед собой мужчину — его лицо вроде бы хорошо знакомо ей, но она никак не может его узнать — он сидит на носу лодки и спокойно улыбается. Она волнуется и злится на него: «Негодяй! Не хочет помочь погибающему!» Она осыпает его бранью, он сидит по-прежнему спокойно и вынимает портсигар. Отшвырнув весла, она в бешенстве бросается на него и в тот момент, когда ее руки сжимают его горло, она узнает этого отважного, сильного человека: он улыбается ей, в его черных глазах страстная, чарующая сила. Она разжимает руки. В этот момент небо как будто светлеет, море становится ласковым и синим; они молча сидят и пристально смотрят друг на друга. Это Лу Цзя-чуань! Она в испуге роняет весло в воду. Лу Цзя-чуань прыгает за ним в море и скрывается в черных волнах. Небо вновь мрачнеет. Дао-цзин плачет, кричит и, приподнявшись, бросается за ним в воду…

Дао-цзин проснулась от осторожных толчков Юй Юн-цзэ:

— Дао-цзин, что с тобой? Что ты кричишь? Я не могу уснуть, все обдумываю свою вторую статью. Я думаю, что нужно показать ее господину Ху Ши после каникул.

Мысли Дао-цзин путались, она была еще во власти своих сновидений. Отворачиваясь, она пробормотала:

— Спи. Я смертельно хочу спать!

Но так же, как и Юй Юн-цзэ, Дао-цзин всю ночь не сомкнула глаз, занятая своими мыслями.

Глава девятнадцатая

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь бамбуковые занавески на окнах небольшого кабинета в красивом коттедже, расположенном среди цветущего сада, падали на пестреющие книжными корешками полки и, отражаясь от них, освещали комнату спокойным, мягким светом. Ло Да-фан, только что освобожденный из тюрьмы, лежал в плетеном кресле и беседовал с пришедшим навестить его Лу Цзя-чуанем. Гость сидел на вертящемся стуле около письменного стола и молча слушал Ло Да-фана, не спуская с него глаз.

— Вернувшись из тюрьмы, я в тот же вечер крепко повздорил с отцом… — Ло Да-фан улыбался и оживленно жестикулировал. — Пощипывая усы, отец заговорил со мной на нашем родном, северо-восточном диалекте: «Толстяк» — ты не смейся, это мое домашнее прозвище, — сколько сил я приложил, скольких друзей обошел, тысячу долларов истратил, чтобы взять тебя на поруки! Впредь, пожалуйста, занимайся одной только учебой! У меня для тебя есть хорошая новость: я посылаю тебя учиться в Японию или, если хочешь, в Америку. Но если до отъезда ты осмелишься встречаться с коммунистами, если опять свяжешься с этими отщепенцами, то я, то я…» Он сорвал свои золотые очки и уставился на меня так, словно собирался проглотить меня со всеми моими потрохами. Догадайся, Лу Цзя-чуань, что я ответил? Я сказал: «Отец, ты потерпел убыток! Но я не стою тысячи долларов, не стою высоких чувств твоих друзей, не стою того, чтобы ехать в Америку, — позолотой я все равно там не покроюсь! «Гнилое дерево не годится для резьбы!» Ты лучше отправь меня обратно в тюрьму!» И тут он взбеленился. Он кричал, что я маменькин сынок, что я не знаю, что такое почтение к родителям, что я ослеп, что меня одурманили коммунисты, что рано или поздно мне не миновать плахи… Я не рассердился и только сказал с улыбкой: «Отец, еще неизвестно, кого из нас ждет плаха. Вы с профессором Ху Ши зря стараетесь. Скоро ваше золото, которое вы привезли из Америки, превратится в прах!» Ха-ха, Цзя-чуань, он так разозлился, что сразу же отправился с мачехой на дачу в Лушань[64].