Игры. Нерассказанное - Дженнифер Линн Барнс

Гарри фыркнул.

– Засчитано, Анна Слева Направо и Справа Налево, – сказал он и приподнялся на локтях, едва-едва оторвав спину от матраса. – Когда я под веществами, со мной гораздо приятнее общаться. И – вот так совпадение – ты тоже становишься подобрее!

– Неправда, – процедила я.

Его стальные мышцы напряглись (по приказу железной воли, не иначе), и он сел.

«Ему, наверное, чертовски больно», – подумала я, но по лицу понять было невозможно.

– Мам, смотри! – скрипучим, как наждак, голосом воскликнул он. – Руками не держусь!

– Горжусь тобой, – невозмутимо ответила я.

И тут он вскочил на ноги. Я инстинктивно выставила руки и, стараясь не задеть самые серьезные из ожогов, подхватила Гарри, когда он пошатнулся. Мы оказались близко-близко, настолько, что, наклонившись, Гарри смог прошептать мне на ухо:

– А разве не пришло время… – Его дыхание призраком пробежало по моей щеке. – …снова закупиться в супермаркете? – Я уложила его обратно на матрас. На его губах опять играла усмешка, черт бы ее побрал. – Мой список покупок уже у тебя.

Глава 21

В итоге я все-таки купила ему эти треклятые лимоны и высыпала прямо на матрас. Вот только мой пациент так и продолжил клянчить таблетки. Дергать за все ниточки, до которых только мог дотянуться.

Ожоги заживали хорошо – даже те, что раньше вызывали у меня опасения.

– Что думаешь о мужчинах, покрытых шрамами? – как-то полюбопытствовал Гарри.

– О мужчинах? – уточнила я и покосилась на него. – Ну, если встречу таких, расскажу.

* * *

Время отмерялось бумажными фигурками – кубиками, пирамидами, коробочками, метательными звездочками и маленькими птичками, сложенными в технике оригами. Гарри мастерил их, а я, не в силах совладать с собой, всякий раз поддавалась искушению и разворачивала его поделки. В глубине души мне хотелось увидеть еще одно послание. Прочесть, что всюду боль. Но все до единой странички из блокнота оказывались пустыми.

Я складывала их в кошелек, который Кэйли у него украла. В прошлой жизни мой пациент не слишком-то любил носить с собой наличку. Я нашла внутри одну только стодолларовую купюру – а кроме нее, ничего, если не считать маленького плоского металлического кругляшка, похожего на монету в двадцать пять центов. На кругляшке было выбито несколько концентрических кругов.

Казалось бы, зачем мне таскать с собой эту непонятную «монетку» – и все же я положила ее в карман. И днем, в больнице, и ночью, в бараке Джексона, она всегда была со мной, и всякий раз, когда я вскользь касалась ее рукой, я думала: ну когда уже мы сможем его вывезти?

Когда уже можно будет забыть обо всем, что случилось? И о нем?

Как-то ночью, пока я, сидя у себя в квартире, разворачивала очередной бумажный кубик, я вдруг почувствовала запах. Едва уловимый запах лимона.

Я поднесла бумагу поближе к лицу и принюхалась, потом подобралась поближе к ночнику, чтобы рассмотреть лист. Сперва он показался чистым, но стоило жару лампы его согреть, как сверху проступили слова.

MINIM.

MURDRUM.

AIBOHPHOBIA.

– Невидимые чернила, – процедила я таким тоном, словно это было страшное ругательство. – И палиндромы.

* * *

– Долго же ты думала, – подметил Гарри. И откуда он узнал, что я обо всем догадалась?

– Очень остроумно, – съязвила я.

– Лимонный сок, – продолжал он. Так вот почему в списках покупок постоянно появлялись лимоны.

– Поднимайся, – потребовала я. Последние дни мы не раз пытались поставить Гарри на ноги, но без моей помощи он не справлялся.

И не оставался в вертикальном положении надолго.

– Minim – это одна капелька жидкости. К примеру, бурбона, – пояснил Гарри, наслаждаясь каждым словом и не выказывая и тени желания встать. – Murdrum – убийство неизвестного человека. Кстати, у нас оно не намечается?

Я гневно уставилась на него.

– Все к этому идет.

– А aibohphobia – это боязнь палиндромов, – продолжал он. Сколько же удовольствия приносил ему этот разговор!

– Ты это все выдумал.

– Вовсе нет, – заверил Гарри с таким невозмутимым лицом, что трудно было понять, блефует он или нет. Я снова потребовала, чтобы он встал.

В этот раз он повиновался. Я привычными движениями подхватила его. Мои руки знали, как спасти его от падения. А его тело – как принять эту помощь.

– Попробуй шагнуть, – деловито велела я, приготовившись к новой порции острот. Но, как это ни удивительно, фанат палиндромов в этот раз обошелся без драмы. Он перенес вес тела на одну ногу, а вторую попробовал приподнять.

Не получилось. Стопа проволочилась по полу.

– Он был сама грация и красота, – невесело протянул Гарри. Нотки сарказма чувствовались скорее в выборе слов, чем в интонации.

– Это все из-за травмы головы, – сказала я. Я не знала, насколько его мозг пострадал от падения, но это предположение представлялось мне самым логичным. На ногах не было ожогов, симптомы травм позвоночника тоже отсутствовали.

Я хотела было уложить его обратно на матрас, но Гарри стал сопротивляться. Светлая кайма вокруг его темно-зеленой радужки сегодня была заметнее, чем в прочие дни.

– Можно немного отдохнуть, – сказала я.

Его зрачки тут же расширились. Чернота надвинулась на темную зелень, точно полуночная волна на край песчаного пляжа.

– Покажи, что у тебя в кармане, – попросил он. – И тогда я решусь на еще одну скромную попытку.

«Если у Гарри есть хоть капелька скромности, то я – английская королева», – подумала я.

– Сядь сначала, а потом покажу.

Гарри сел. Поколебавшись секунду, я достала кругляшок, найденный у него в кошельке.

Он уставился на него.

– Откуда это у тебя? – спросил он тоном, которого я не слышала с тех самых пор, как он по моей милости терпел страшнейшую боль. Голос был грубый. Хриплый.

– Узнал, значит, – сказала я, посмотрев на «монету».

– Откуда? – повторил он, рассекая воздух своим вопросом, точно ледяным мечом.

– Из твоего кошелька, – сказала я, сама не понимая зачем. Почему-то я даже не стала сопротивляться, когда он забрал из моих рук кругляшок и со всей силы швырнул его в стену.

Впервые в жизни я вздрогнула и отшатнулась.

Дверь в барак распахнулась. Джексон застыл на пороге, переводя взгляд с меня на Гарри и обратно.

«Никакой это не Гарри», – шепнул внутренний голос. Уже не получалось избавиться от пронзительного осознания, что передо мной Тоби.

– Ты узнал этот диск, – сказала я. – Что это такое? Что ты вспомнил?

– Ничего, – ответил он и не солгал. Я всегда остро чувствовала, когда он лжет, и это было взаимно. – Я ни черта не помню, но твердо знаю одно: тебе эта вещь ни к