Метрополис - Теа фон Харбоу

созданий с телами женщин и головами змей… созданий, что наполовину быки, наполовину ангелы… демонов, увенчанных коронами… львов с человечьими лицами…

Ему чудилось, будто на Новой Вавилонской башне сидит Смерть в шляпе и просторном плаще, вострит свою косу…

Он добрался до Новой Вавилонской башни. Все как обычно. Сумрак уже вступил в схватку с ранним утром. Фредер искал отца. И не находил. Никто не знал, куда в полночь отправился Иох Фредерсен.

Навершие Новой Вавилонской башни было пусто.

Фредер утер пот, каплями стекавший со лба по вискам.

– Я должен найти отца! – сказал он. – Должен призвать его… во что бы то ни стало!

Люди с глазами слуг смотрели на него, люди, не ведавшие ничего, кроме слепого подчинения, и неспособные ни дать совет, ни тем паче помочь…

Сын Иоха Фредерсена подошел к столу, за которым обычно сидел его великий отец. Он был бледен, как шелк его одежд, когда протянул руку и нажал на синюю металлическую пластинку, к которой из всех людей прикасался один только Иох Фредерсен.

И сей же час великий Метрополис взревел. Подал свой голос, свой демонический голос. Но он не требовал пищи, он ревел:

Опасность!..

Над исполинским городом, над дремлющим городом ревел первозданный зверь: Опасность!.. Опасность!..

Едва заметная дрожь пробежала по Новой Вавилонской башне, будто земля, на которой она стояла, содрогнулась, напуганная виденьем, на грани меж сном и явью…

XV

Мария не смела шевельнуться. Даже дышать не смела. Не смыкала глаз, дрожа от ужаса, что меж опусканием и поднятием век явится и завладеет ею новый кошмар.

Она не знала, сколько минуло времени с тех пор, как руки Иоха Фредерсена сомкнулись на горле Ротванга, великого изобретателя. Оба они стояли в тени, и все же девушке мнилось, что их очертания, словно огненные линии, так и остались в темноте: мощная фигура Иоха Фредерсена, выбросившего руки вперед, точно когтистые лапы, и тело Ротванга, обвисшее в этих когтях и унесенное – унесенное отсюда прочь – сквозь дверной проем, который за ними закрылся.

Что происходило за этой дверью?..

Она ничего не слышала. Все ее существо обратилось в слух, но она не слышала ничего, ни малейшего звука…

Шли минуты… бесконечные минуты… ничего не слышно, ни шагов, ни крика…

Может быть, за стеной произошло убийство?..

Ах… эти руки, схватившие Ротванга за горло… Эта фигура, унесенная из темноты прочь, в еще более глубокую темноту…

Он мертв?.. Быть может, лежит в углу за той дверью – шея сломана, затылок разбит, а глаза остекленели?

Быть может, убийца все еще там, за дверью?

Казалось, комната вокруг нее вдруг наполнилось глухим стуком. Все более сильным, все более назойливым. Он оглушал, но оставался глухим… Мало-помалу Мария поняла: это стучит ее собственное сердце… Войди кто-нибудь в комнату – она бы не услышала, так стучало ее сердце.

Бесхитростные слова детской молитвы промелькнули в мозгу, спутанные и бессмысленные… Боженька, пожалуйста, останься со мною, присмотри за мной, аминь!.. Она думала о Фредере… Нет, только не плакать, не плакать!..

Боженька, пожалуйста…

Ей более не вынести этого безмолвия! Она должна увидеть… должна убедиться.

Но она шагу ступить не смела. Встала, робея вернуться на прежнее место. Ее словно зашили в черный мешок. Руки плотно прижаты к телу. Ужас дышал ей в затылок.

И тут она услыхала… да-да, кое-что услыхала! Только вот звук этот шел не из дома, а издалека. Проникал даже сквозь стены дома Ротванга, а ведь обычно сюда не проникало ни звука, ниоткуда.

То был голос великого Метрополиса. Но ревел он так, как не ревел никогда.

Ревел, но не требовал пищи… он ревел: «Опасность! Опасность!» Рев не умолкал. Не прекращался. Кто дерзнул выпустить на волю голос великого Метрополиса, обыкновенно подвластный лишь одному – Иоху Фредерсену? Иох Фредерсен уже не здесь, не в этом доме? Или этот голос, этот жуткий рев зовет его: «Опасность!.. Опасность!..» Какая опасность грозит Метрополису? Пожар не в силах настолько напугать город, чтобы он ревел как безумный. Потоп Метрополису тоже не грозит. Стихии были давным-давно обузданы и покорны.

Опасность – от людей?.. Бунт?..

Неужто?..

Слова Ротванга молнией мелькнули в мозгу Марии… В городе мертвых… что творилось в городе мертвых? Там вспыхнул бунт? Зло устремилось из глубин наружу?

«Опасность!.. Опасность!..» – ревел голос великого города.

Будто пронзенная некой силой, Мария устремилась к двери и распахнула ее. В открывшейся комнате, как и в только что покинутой, царила тьма, лишь тусклый отблеск света проникал в окно. На первый взгляд никого нет. Сильный поток воздуха, ровный и горячий, струился по комнате из незримого источника и нес с собою усиленный рев города.

Мария подалась вперед. Она узнала комнату. Возле этих стен она металась, отчаянно разыскивая дверь. Дверь была, но без ручки, без замка. В темной древесине пламенела медно-красная печать Соломона, пентаграмма. А вон там, посредине, находилась четырехугольная опускная дверца, через которую она когда-то – время не определишь! – попала в дом великого изобретателя. Светлый четырехугольник окна освещал четырехугольник дверцы в полу.

«Ловушка?» – подумала девушка. Огляделась вокруг…

Неужели рев великого Метрополиса никогда больше не смолкнет?!

«Опасность!.. Опасность!.. Опасность!..» – ревел город.

Мария сделала шаг и опять замерла.

Там что-то есть. Лежит на полу. На полу между нею и опускной дверцей что-то лежит. Бесформенный ворох. Темный, неподвижный. Может, человек, а может, просто мешок. Но он там, и, чтобы добраться до дверцы, его надо обойти.

Марии потребовалось больше храбрости, чем когда-либо в жизни, но она беззвучно делала шаг за шагом. Ворох на полу не двигался. Она замерла, наклонясь далеко вперед, устремив внимательный взгляд перед собой, оглушенная стуком собственного сердца и ревом города, возглашающим о бунте.

Теперь она видела отчетливо: там лежал человек. Лежал ничком, поджав колени, словно хотел подняться, встать, но сил уже недостало. Одна рука ухватилась за шею, ее скрюченные пальцы говорили о бешеном отпоре красноречивее самых красноречивых уст.

Но другая рука была откинута на опускную дверцу, будто норовила придавить ее своей тяжестью. Рука не из плоти и крови. Из металла, искусное творение Ротванга, великого изобретателя.

Мария бросила взгляд на дверь, где пламенела печать Соломона. Кинулась к ней, хотя знала, что молить эту непреклонную дверь о свободе бессмысленно. Под ногами она чуяла дрожь, как от дальних громовых раскатов, приглушенную, далекую, но мощную и вполне отчетливую.

Голос великого Метрополиса ревел: «Опасность!..»

Мария сплела ладони, поднесла их к губам. Бросилась к опускной дверце. Стала на колени. Посмотрела на ворох человеческих останков у края дверцы, словно бы упрямо оборонявший этот выход своей металлической рукой. Пальцы другой руки, лежавшей на шее мужчины, были обращены к ней и торчали вверх, напоминая зверя перед прыжком.

И вновь трепет дрожи – уже сильнее…

Мария подцепила железное кольцо. Подняла. Хотела рывком открыть и саму дверцу. Но помешала рука – та, что лежала на ней.

Девушка слышала, как стучат ее собственные зубы. На коленях подползла к неподвижному человеку. Бесконечно осторожно взяла руку,