Академия Слов - Сенни Роверро

предупредил меня об опасности, будет бесчестно, если я не предупрежу его. Однако, когда рука уже потянулась к телефону, чтобы позвонить ему, то меня остановила нелепая мысль: "А что, если Эдгар Викторович всё-таки прав?". Конечно, я даже теоретически не могла бы на полном серьёзе предположить, что Киров, которого я почти боготворила, безумен, но... Жизнь-то научила, что возможно вообще всё, что угодно. И если он действительно безумен, что бред, но бред всё же теоретически возможный, как и любой бред, то предупредив его, я могу помешать остановить безумного тёмного. Значит, предупреждать Кирова было нельзя.

- Я не просила его предупреждать меня. Это было его решение. Значит, никаких долгов на мне нет, - произнесла я вслух, чтобы утихомирить совесть. Совесть, которой у тёмной вообще не должно было быть, да.

Эдгар.

Эдгар не мог не любоваться дочерью своих покойных друзей. Нет, не как девушкой, ни в коем случае, он бы никогда себе подобного не позволил! Ею можно было любоваться как произведением искусства, в которое она саму себя превращала, прорабатывая каждую мелочь. Эта девушка одним лишь своим появлением могла вызвать восхищение у кого угодно, что было видно по окружающим её людям, когда те на неё смотрели, невооружённым взглядом. Даже те, кто к ней привык, восхищались ею, просто уже не так явно и, судя по всему, для самих же себя привычно.

О нет, Мирабель не была красивой. Даже не так: она была некрасивой. Совсем. Абсолютно. Наследственная горбинка длинного для миниатюрного лица носа, которая на лице её отца выглядела мужественной, на ней смотрелась вызывающе. Глаза мало того что разные и очень большие, так ещё и совершенно не сочетающихся на одном лице цветов - слишком тёмный карий и слишком яркий, почти неестественно яркий, зелёный. Излишняя худоба чрезмерно подчёркивала острые скулы. Зубы, если присмотреться, кривые, пусть и не слишком. Губы красивой, правильной, чёткой формы, но без нанесённой краски бледные и потому на фоне общей излишней бледности лица терялись. Веснушек слишком много, чтобы это было мило. Тело тщедушно, формы, исключая тонкую талию, едва заметны, фигура угловата, немного нескладна. Круглая головка на длинной тонкой шее казалась непропорционально большой. И даже волосы, имевшие по истине роскошный золотисто-пшеничный цвет, если бы она не укладывала их столь тщательно - хотя даже с укладкой они выглядели очень пушистыми - выглядели бы мотком спутанной проволоки, и страшно было представить, сколько времени ей каждый день приходится тратить на уход за ними и укладку. Всё это, если хоть раз увидеть её без создаваемого ею "флёра", что Эдгару довелось единожды и совершенно нечаянно, было очевидным фактом, который даже он, при всей его к Мирабель симпатии, не мог не признать. Думается, она и сама всё это прекрасно видела и осознавала. Хотя нет, не так: она совершенно точно прекрасно осознавала свою абсолютную некрасивость. И всё же она была восхитительна.

Всё, пожалуй, начиналось с её лица. А точнее с макияжа, который она на него наносила. Веснушки она совершенно не скрывала. Нос и глаза явно намеренно подчёркивала, выделяла, но ровно настолько, чтобы то, что должно быть неприятно чужому взгляду, казалось не изъяном, а изюминкой. Брови, которые природа, видимо сжалившись, сделала ей идеальных формы и густоты, выводила так, чтобы они лишь подчёркивали глаза, которыми она умела смотреть прямо в душу. Губы всегда, насколько он успел понять, совершенно всегда, за исключением не частых повторов, красила по-разному, но неизменно ярко, так, чтобы они притягивали взгляд. Их же она умела прикусывать так, чтобы это выглядело одновременно дерзко и очаровательно.

Одежде Мирабель так же явно уделяла отдельное внимание. Девушка одевалась не броско, с тонким, изысканным вкусом, и явно всегда прекрасно понимала, куда и как следует одеться, чтобы добиться той или иной цели, что было очевидно по её появлению в кабинете Министра в тот памятный день, когда им пришлось стать напарниками. При этом поведение её всегда соответствовало выбранному образу, но образ никогда не затмевал её настоящую, определённые повадки всегда оставались неизменными. Одежда на ней всегда была при ближайшем рассмотрении самой обычной, никаких известных кричащих брендов или чего-то подобного, но Мирабель каким-то образом неизменно привлекала внимание, даже не делая ничего необычного. Казалось, что даже если она окажется в толпе фриков в самом дальнем углу, то взгляд любого человека неизменно первым делом упадёт на неё.

То, как эта девушка себя несла, заслуживало отдельного рассмотрения. Порой у Эдгара возникало впечатление, что она просчитывает не только каждое своё слово, как и положено слововязу, но и каждый жест, каждый взгляд, каждую интонацию, каждую эмоцию, отражающуюся на её лице, да что уж там, абсолютно всё в себе вплоть до любого изгиба губ в усмешке или бровей в вопросе того или иного характера от недоумённого до саркастичного. И при этом настолько привыкла постоянно их просчитывать, что делает это даже не особо отдавая себе отчёт в этом. Словно до этого каждую мелочь часами репетировала перед зеркалом и теперь ей не составляет труда не задумываясь всё это повторить. И при этом не было ни намёка на наигранность, её повадки были так же естественны, как сама жизнь. Харизму источал каждый взгляд, каждый поворот головы, само её существо. Мирабель, прирождённый "гадкий утёнок", несла себя так, словно она во всём и всегда превосходит абсолютно всех, прекрасно об этом зная, но без капли высокомерия и снисходительности, и потому она не раздражала заносчивостью, а восхищала непреклонной самодостаточностью и уверенностью в каждом своём действии.

Говорила она тоже по-особенному и это невозможно было не заметить. Казалось бы, ничего выдающегося, но каждое слово из её уст, с какой бы оно интонацией ни было произнесено, раскрывалось как тончайший букет дорогого вина. Так говорить мог далеко не каждый слововяз. Даже своё имя, столь же нелепое для России, сколь и его собственное, и совершенно, абсолютно полностью не подходившее ей, Мирабель произносила, представляясь кому-либо, так, что оно неизменно звучало полно, изысканно, утончённо, легко и при этом очень значимо.

И при всех этих своих достоинствах она ещё и была умна, саркастична, в определённой степени цинична, остра на язык, могла парой слов как заставить любого человека почувствовать себя воплощением совершенства, так и втоптать самую твёрдую самооценку в грязь, причём порой ей удавалось проделать и то, и другое, с одним и тем же человеком и по нескольку раз. В общем, обладала всеми качествами, положенными настоящей тёмной, хоть и не определяющими человека, несомненно, как тёмного