Карьерный спуск на дно. Проституция в царской России - Анастасия Вячеславовна Мащенко

называть «французской заразой», хотя жестокая статистика с показателями заболеваемости говорила о том, что наша страна догнала и перегнала «вырождавшуюся» Францию. В 1897 году в Европейской части России на 1000 жителей приходился 21 сифилитик и 10 венериков, при этом существовали уезды, где на каждые 12 человек был 1, заражённый сифилисом. Чтобы оценить масштаб бедствия, стоит указать общие цифры: из ~120 миллионов российского населения за врачебной помощью в связи с венерическими инфекциями ежегодно обращались ~4,3 миллиона человек. В Германии на тот момент уже давно самую тяжёлую степень сифилиса прозвали «русской»[250]. И в этих удручающих цифрах всё чаще винили систему регламентации проституции. Казалось бы, в чём подвох? Есть контролирующий орган, есть поднадзорные проститутки и действующие в относительно легальном поле публичные дома, есть понимание кому и с какой регулярностью проводить врачебные осмотры. Разве это не лучше, чем тайный разврат без проверок и лечения? Ожидания, к сожалению, с реальностью не совпали. Дома терпимости создавали лишь иллюзию безопасности в плане здоровья, на деле же именно в них скапливался главный очаг сифилиса:

«…публичные дома сосредотачивают в себе до 70 % заразы. <…>

Но ведь пора же было бы убедиться, что идеально благоустроенные публичные дома из чистых женщин в сожительстве с сифилизованными проститутками – это мечта гигиенического золотого века. <…>

Есть вещи совершенно неисправимые и такие помойные ямы, которые невозможно дезинфицировать, так как нельзя закрыть притоки, снабжающие их. Всё содержимое их надо выгрести, удалить или сжечь и самые ямы засыпать. Публичные развратные дома должны быть закрыты, как никуда не годные, – даже и в гигиеническом отношении; русский народ, по справедливости, прозвал их „непотребными“. Сознание этой истины никогда не умирало между людьми»[251].

Само существование системы регламентации проституции считывалось простыми обывателями как негласное разрешение от государства на «пользование проституткой». В обществе начали открыто говорить, что обращение к ней закрывает естественные физиологические потребности мужчины. Женщина в данном контексте воспринималась не как человек, а как способ сексуального удовлетворения. Молодых людей уже не столько прельщали девушки из прислуги в родительском доме, сколько выезд с компанией приятелей в дом терпимости – его посещение считалось неким негласным аттестатом зрелости. Чем больше денег было у парня в кармане, тем статуснее выбиралось заведение с надеждой, что именно там предоставят самый добротный, здоровый «товар». Тем временем, по данным доктора Попова, на момент 1897 года 50 % русской интеллигенции страдали от сифилиса[252]. Сложно назвать этот процент точным. Аристократия редко попадала в статистику, так как обеспеченное положение позволяло её представителям лечиться не в государственных больницах, а у врачей на дому, чтобы публично не выдавать свой любострастный недуг. Здесь важно подчеркнуть не столько цифру, сколько в целом обратить внимание, что заболеваемость даже среди посетителей самых лучших борделей была действительно высокой. Связано это было в том числе с образовавшейся модой и возросшим спросом на поднадзорную проституцию. Господа всё чаще, всё регулярнее обращались к ней с мыслью, что они защищены от венерических болезней врачебно-полицейским контролем.

Однако и дорогой публичный дом, где тщательно следили за гигиеной и врач систематически проводил осмотры, не мог дать никаких гарантий. Медики писали о том, что обнаружить заражение удавалось в лучшем случае через 15–17 дней после совокупления, в худшем – лишь через 3–4 недели, а в среднем – через 21 день[253]. Всё это время даже самая ответственная проститутка продолжала работать, не зная о своём тайно развивающемся недуге. Что уж говорить о тех, кто за здоровьем не следил. Журнал «Отечественные записки» в 1869 году опубликовал шокирующие данные, по которым одна больная публичная женщина в среднем в 1861 году заражала троих мужчин, в 1862 – более четырёх, в 1863 – почти пять, в 1864 – почти семь, в 1865 – более восьми. Историк А. А. Ильюхов считает, что это ещё заниженные показатели![254]И даже если у проститутки на ранней стадии выявили первые признаки болезни, отправили её в больницу и предоставили необходимое лечение, она всё равно при выписке была носителем инфекции:

– Вот и ошибся наш доктор: он говорил, что мне вредно купанье, – а не будь его, Поль не сделал бы мне вчера предложения.

Журнал «Шут». 1892 год, № 29

«Поступив в больницу, она там лечится с месяц времени, недель 6, а затем водворяется вновь на прежнее место, не вполне излеченная. Таков характер болезни, протекающей медленно: у неё нет только явных признаков специфического страдания, но железы ещё увеличены, и на коже и на слизистых оболочках существуют слабо выраженные болезненные явления. Такая, выписанная по отметке здоровая, нередко через несколько же дней возвращается в больницу с появившимися папулами. Это показывает, до какой степени знания наши этой болезни недостаточны, по отношению к её скрытому характеру. <…> Малейшая ссадина, очень нередкая при соитии, высвобождает её поверхностно скрытую болезнь, но даже и без того, само по себе, слизь её влагалища заразительна. При выписке она отмечается на билете здоровою, то есть годною для безвредного с ней общения, и жертвами такой отметки весьма часто становятся имеющие с ней связь. Посетители, не знающие сущности этого дела, видят в осмотре гарантию безопасности, и потому некоторые мужчины приходят в публичный дом в самый день осмотра, часто в субботний день после осмотра и бани»[255].

Господа, не чуравшиеся регулярных сомнительных связей, иной раз доходили до совершенно диких способов проверки, больны они или нет. Эти способы ещё раз подчёркивали потребительское отношение к той женщине, которая была ниже по социальному статусу.

«Некий молодой человек из числа пациентов, страшась заразить свою невесту тлетворным ядом, приобретённым им во время своих физиологических экскурсий, предусмотрительно и мудро обратился прежде всего к горничной своих родителей, но убедившись на этой простой девушке, отправленной вскоре после своего „падения“ в Калинкинскую больницу, что его поцелуи ещё пагубны, он благоразумно отложил свою свадьбу ещё на два года.

Доктор рассказал мне вышеупомянутую историю между прочим, перенеся весь центр тяжести на то обстоятельство, что со времени заражения молодого человека прошло уже два года усиленного лечения.

Можно представить себе, сколько „публичных“ и обыкновенных, мы сказали бы „частных“, женщин успел заразить за это время наш предусмотрительный герой, благоразумие которого так хвалил доктор. Да ещё бы не хвалить! Ведь невеста молодого человека принадлежала, разумеется, к одной с ним человеческой породе, тогда как грубая служанка в качестве вьючного