Фрунзик Мкртчян. «Я так думаю…» - Кора Давидовна Церетели

найдешь человека, не знавшего его. То же было в Тбилиси, Феодосии, Ульяновске, Москве, Петербурге, Бейруте, Лос-Анджелесе, Париже, Торонто… На погранзаставе, куда мы приехали на съемку, у всех скрупулезно проверяли пропуска. У Фрунзика пропуска не просили. Широким жестом пригласили – пройдите!..

Великое право человека, великое право искусства – право на Игру. Он широко пользовался этим правом. В ответ на похвалы после просмотра нового фильма он с артистичным кокетством говорил, что так и не выбрал времени прочесть сценарий и посмотреть фильм. А потом выяснялось, что сценарий он знал назубок, а фильм смотрел трижды.

Совсем небезразличный к предложениям из Москвы и республик сниматься у них, он с гусарской небрежностью говорил: «Обращайтесь к Жоржу Тер-Ованесову. Дайте ему прочесть сценарий. Будет так, как он скажет!»

Левон Тухикян37:

Я помню, мы с Фрунзе играли в шахматы, а играли на лаваш. Кто-то из присутствующих сказал: «Сейчас бы лаваш с шашлыком съесть». И тут Фрунзик поднялся – вы, говорит, оставайтесь, а я пойду. И ушел. Вдруг возвращается в одних трусах и майке, зато с сумками, в которых огурцы, зелень, арбуз, шашлыки. Я его спросил: «Ара, что ты делал в одних трусах и майке на улице?» А он отвечает: «У меня же не было денег, вот я и отдал одежду». Я подумал, что он шутит и спрятал одежду за дверью. А через некоторое время появились парни с рынка и принесли одежду Фрунзика.

Так что же она дала Фрунзику, его всенародная слава? Было ли ему на самом деле так же хорошо, как тем, кому он так щедро дарил праздник своего общения? Помогало ли это ему по жизни и в работе, создавало ли комфортность и душевную гармонию?

Сос Саркисян:

На сьемки фильма «Мужчины» Фрунзик опоздал на целых три дня. Ровно столько времени он ехал из Ленинакана в Ереван. По дороге машину постоянно останавливали поклонники актера, буквально бросались под колеса…

– Фрунзик-джан! У нас сегодня свадьба в селе, почти своим присутствием. Не откажи!

– Мгер, дорогой! Сына крестим. Специально подгадали под твой приезд – будь крестным. Осчастливь, пожалуйста…

Фрунзик не мог устоять перед возможностью доставить людям удовольствие. Потом ведь на селе еще долго будут вспоминать и с восторгом цитировать его: Фрунзик так сказал… Фрунзик такой тост произнес… А как он спел! А как сыграл на дудуке!

Приехал он в тот раз на съемку не только с большим опозданием, но и, как говорится, под Бахусом, не в форме. Увы, такое поведение со временем стало повторяться всё чаще… А потом стало нормой. Он уже редко приходил на съемочную площадку трезвым.

Фрунзик обивал пороги партийных бонз разных инстанций с просьбами о благоустройстве коллег, друзей, выбивал дотации к мизерным актерским зарплатам… Ему, как правило, шли навстречу. Там, «наверху», всегда готовы были одарить знаменитого актера своей благосклонностью. Он был так обаятелен и остроумен, так забавен! С ним было так весело общаться! И никому не приходило в голову, что он просто играл для них одну из своих ролей. Далеко не самую легкую и совсем уж нелюбимую.

Приходилось отрабатывать и «игрой лицом» – присутствием на официозных мероприятиях. Было это тягостно и унизительно.

Встречи на высоком уровне, как, впрочем, и дружеские посиделки, сопровождались застольем и выпивкой. Фрунзик был удивительно равнодушен к еде. За столом, как правило, ничего не ел. Стакан водки закусывал лавашом с зеленью и сыром.

Отсюда начало проблем с желудком и сердцем, которые привели позднее к тяжелым операциям.

Ф. Мкртчян на сельской свадьбе. Фото Г. Тер-Ованесова

Фрунзик Мкртчян

Как сазандары укрощали паровоз

У меня есть симпатичные мини-новеллы для короткометражных фильмов о коммунистических временах, которые я хотел бы снять.

Вот один такой сюжет. Жан Элоян, Татул Дилакян и я едем в Алаверды участвовать в концерте, посвященном юбилею ахпатских большевиков. Мы же тогда были сазандарами: после окончания разных серьезных мероприятий выступали с развлекательной программой для публики. Ранним утром мы прибыли в Алаверды тифлисским поездом на новый вокзал. Он находился почти за городом, в поле. Втроем сошли с поезда, прошлись по перрону перед зданием вокзала. Чистый утренний воздух. Щебечут птицы. Последний вагон отцепили, и паровоз отъехал. Ждем, когда за нами приедут. И вот стали подъезжать черные «Волги» – одна, вторая, третья, четвертая, пятая… Из них выходят люди, переговариваются: «Ну что, не опоздали?»

Подъехал генерал. Мы стоим, смотрим… Вот и депутаты подъехали. Человек тридцать набралось. И стали они вокруг этого вагона расхаживать чуть ли не на цыпочках. Кто-то доложил что-то начальству. Кто-то подошел к нам и сказал: «А ну-ка, Айрапетян, щелкни нас с Фрунзиком Мкртчяном и Жаном Элояном».

Я стоял с пиджаком, накинутым на плечи, и этот человек, тихонечко так, напевая, выговорил: «Наде-ень пиджа-ак, не-удоб-но…» – так, чтоб никто не услышал. Оказалось, с нами общается секретарь Азизбековского райкома партии. А другой был Ехегнадзорского… Не поймешь, чего они ждут, что такое имеет место? А мы своих машин дожидаемся. Наивные, бесшабашные артисты, мы не возьмем в толк, что всё это значит. А нам отвечают: «Ничего, ничего… Подождите…» И все-таки кто-то рискнул, осторожно поднялся в вагон, потом вышел и вполголоса многозначительно так сообщил: «Спит!» Значит, кто-то там в вагоне спит. И вот что выяснилось. На торжественное заседание юбилея ахпатских большевиков прибыл сам Заробян, первый секретарь ЦК Компартии Армении. Это был его вагон. Еще семь часов утра – время прибытия тифлисского поезда. Вот Заробян и спит. Позже должен подъехать паровоз и отвезти его на правительственную дачу.

А вот и финал. Неожиданно появляется паровоз. Едет. Но как? Гу-у-у-у! А Заробян спит. Все переглядываются от этого варварского гудка: «Разбудит!» Паровоз приближается: гу-у-у! И с грохотом, лязгом столкнулся с вагоном. Машинист выглядывает из окна с такой квадратной головой, с какой-то чугунной невозмутимостью. А паровоз знай себе гудит. Тут я заорал во всю глотку:

– Ты что делае-ешь?! Что делаешь?!

Машинист невозмутимо:

– Ты чего?

– Не видишь: спит! Что ты: бу-бу да бу-бу!

Генералы и секретари косятся на меня: издеваюсь или всерьез говорю? За это время вагон сцепили с паровозом. И машинист, уже как можно тише (из кожи вон лезет), стал отъезжать: «бу-бу, бу-у… бу-бу…» Гудок становится кротким, виноватым и