Фрунзик Мкртчян. «Я так думаю…» - Кора Давидовна Церетели

быть оптимальными. В жизни всякое бывает. Не может пахарь выйти в поле во фраке. В принципе, конечно, может. Но не сделает он этого. Хотя бы потому, что во фраке неудобно пахать. Вообще Мгер очень любил слово «характер», который, по выражению Гете, является самой жизнью человека. Выписал десятки определений этого слова. Вот только некоторые: «Твердое сознание долга есть венец характера», «Характер человека лучше всего познается по его поведению в решительные минуты», «Талант зреет в тиши, характер закаляется в бурях жизни», «Нет ничего бесцветнее, чем характер бесхарактерного человека», «У нас не хватает силы характера, чтобы покорно следовать велениям рассудка»…

Ф. Мкртчян в роли К. Замбахова в спектакле Г. Сундукяна «Хатабала». Академический театр имени Сундукяна. 1978

Виктория Токарева:

Я встречала ошеломительно талантливых людей, но Фрунзика решительно ни с кем невозможно было сравнить. Этот юмор, этот блеск и эту, как ни странно, образованность, которая ну никак не вязалась с образом носатого провинциального чудака. Потрясающе, просто потрясающе!

Когда тебе будет хорошо – и мне будет хорошо…

Яркий талант Фрунзика, его неотразимое обаяние и искренний, неподдельный интерес к людям привлекали к нему толпы восторженных почитателей, от которых он не мог, не хотел, просто не в состоянии был обороняться. На нем постоянно гроздьями висели поклонники-фаны и желавшие сфотографироваться, запечатлеть себя рядом со своим кумиром, получить автограф, перекинуться словечком «за жизнь», пропустить стаканчик на брудершафт, завлечь на праздничную трапезу. А теперь возведите всё это в коэффициент гипертрофированной кавказской общительности… Нечеловеческая получается нагрузка!

Его знали и почитали не только в Армении, но и во всех городах огромной советской страны. Как-то уже после выхода на экраны фильма Георгия Данелия «Мимино» Фрунзик на несколько дней прилетел в Москву. Вместе с братом они торопились на важную встречу, и Фрунзик предложил добраться на метро.

«Мы еле-еле втиснулись в вагон, – вспоминает Альберт. – Народу – не протолкнуться: кто читает, кто дремлет. Однако уже через тридцать секунд, после того как Фрунзик оказался в вагоне, все принялись ему аплодировать. Брату стало неловко, и на следующей станции мы вышли».

Вахтанг Кикабидзе:

Популярность в Армении у него была просто фантастической. Самый любимый в народе человек… Его фотографии висели во всех офисах, парикмахерских и были наклеены на окнах у водителей…

Был такой случай. Сидим мы как-то в кафе-стекляшке, завтракаем. Я сижу лицом к улице. Фрунзик – спиной. На улице – ни души. Мимо проезжает рейсовый автобус «Икарус». Пассажиров – битком. Время утреннее – все спешат на работу. Фрунзик мне подмигивает, посмотри, мол, что сейчас будет. Автобус вдруг резко со странным скрежетом тормозит, дает задний ход, водитель пулей выскакивает из кабины, влетает в кафе и, потея и сопя от смущения, без слов протягивает Фрунзику его фотографию – подписать автограф. Потом, бормоча слова благодарности, водитель трясет руку Фрунзику и так же бегом направляется к своим запертым в «Икарусе» пассажирам. Такая вот история…

Популярность, повсеместная узнаваемость и народная любовь безусловно вдохновляет и возвышает актера, стимулирует его творчество, но она же может его и погубить. Беда заключалась и в том, что у Фрунзика совершенно не срабатывал инстинкт самосохранения.

Вахтанг Кикабидзе:

Любовь масс определила одну вещь – все хотели с ним «посидеть». Со мной тоже хотят, но я научился уходить от этого. А он не умел – ему было стыдно. Он мне сказал:

– Буба, мне столько приходится выпивать!

– Но они же тебя не заставляют.

– Нет. Но я думаю, что они могут обидеться.

Дело в том, что эти люди менялись каждый день, а он один постоянно это делал. Плюс к этому – его довольно непонятная жизнь, которая ему подсказывала: «Выпей – и забудешь обо мне»35.

Вспомните: «Когда ему будет приятно – и мне будет приятно». Слишком глубоко это в нем сидело. Характер, в котором сочувствие и соучастие всегда были определяющими не только по всем жизненным параметрам, но и по диапазону сыгранных им ролей. Такой уж редкий в наше время психологический тип… И ничего тут не поделаешь.

Один из самых известных и популярных актеров Армении, Мгер Мкртчян долго проживал в двухкомнатной квартире, где, кроме него и жены, обитали мать, сестры и брат.

Для себя он никогда никого и ничего не просил. Это притом что имел свободный доступ к первым лицам республики. Зато его постоянно осаждали просители – неустроенные с жильем переселенцы, обманутые и обиженные местными чиновниками крестьяне.

Альберт Мкртчян вспоминает: как-то к ним в дверь постучала просительница – незнакомая женщина. Вдова и ее пятеро детей жили в крошечной съемной каморке. Фрунзик выслушал ее и сказал только одно слово: «Хорошо…» В тот же день он отправился в ЦК и через три месяца выбил для женщины и ее детей квартиру. Он постоянно кому-то помогал, негласно, тихо, не афишируя. Никогда никому об этом не рассказывал.

Георгий Тер-Ованесов:

Как-то мы с Фрунзиком отправились навестить приятеля, который угодил за решетку. Приезжаем в колонию. Размещаемся неподалеку в открытом ресторане. Фрунзик ненадолго уходит и вскоре возвращается с нашим другом-зеком и начальником колонии.

«Ребята, – говорит нам начальник, – чтобы только к отбою ваш друг был на зоне». А сам восторженно смотрит на Фрунзика, берет у него автограф и уходит. Расстались мы с нашим другом только где-то под утро.

Сос Саркисян:

Я мало встречал таких деликатных людей, как он. Фрунзик никогда не ругался, никто не слышал из его уст непристойных слов. Я говорил: «Ты что, аристократ? Откуда у тебя такие манеры?» Он не должен был их иметь, но имел36.

Григорий Мелик-Авакян:

Экстравагантных поступков у Фрунзика хватало. Помню, снимался он в маленькой роли шофера-увальня в моей картине «О чем шумит река». В третьем часу ночи пятиэтажный дом был разбужен уличной серенадой – под аккомпанемент кларнета и аккордеона пел Фрунзик, взобравшийся по водосточной трубе ко мне на второй этаж с шампуром шашлыка в руке. Это была популярная армянская благодарственная песня, в которую было вставлено мое имя.

Конечно же, так мог резвиться только уроженец старинного армянского города Гюмри, познавший шальную бесшабашность его пропахших вином подвальчиков.

Фрунзик был очень любим народом. В полуторамиллионном Ереване не