Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк

Когда он ушел, Юдифь вытащила из корыта козу, которая яростно брыкалась, блеяла и расплескивала воду, и грубо бросила ее на землю. В ответ животное опустило голову и боднуло Юдифь в бедро.

Я поняла, что нашла родственную душу.

В несколько первых месяцев все, включая меня, убедились, что прежде я вела жизнь избалованной богачки. От Йолты тоже проку было мало. Она хоть и читала Сократа, но ничего не знала о том, как молоть зерно или сушить лен. Мать Иисуса взяла меня под свое крыло: пыталась обучить всем премудростям и по мере сил защищала от упреков Юдифи, которые лились нескончаемым потоком. Мне никогда не удавалась правильно разжечь кизяк; я вечно оставляла плевелы в пшенице и плохо снимала шерсть с овец; чечевица в похлебке у меня всегда подгорала; сыр, который я готовила, по вкусу напоминал подметку.

Жалобы Юдифи становились особенно громкими, если рядом оказывался кто-нибудь из родных, в первую очередь мой муж. Как-то раз она даже заявила ему, что от меня меньше пользы, чем от хромого верблюда. Сноха не только пренебрежительно относилась к моим успехам на ниве домашнего хозяйства, но, подозреваю, пыталась им помешать. Когда приходила моя очередь толочь пшеницу, пропадал пестик; когда я разводила огонь в очаге, кизяк вдруг оказывался подмоченным; когда однажды Мария велела мне запереть калитку, та чудесным образом распахнулась без посторонней помощи, и вся птица разбежалась.

Больше всего я преуспела в уходе за козой, которую назвала Далилой. Я кормила ее фруктами и огурцами, а еще принесла ей маленькую корзинку, которую козе нравилось бодать, подбрасывая вверх. Я говорила ей: «Здравствуй, моя девочка, дашь мне молочка сегодня? Проголодалась? Почесать за ушком? Юдифь тебя тоже раздражает, правда?» — и время от времени Далила отвечала мне блеянием. Иногда я обвязывала ей шею веревкой и закрепляла другой конец себе вокруг пояса, так что она сопровождала меня, пока я занимался своими делами и ждала, когда солнце опустится за холмы, а Иисус вернется домой. Стоило нам с Далилой заметить его, как мы бросались к воротам, где я обнимала мужа, не обращая внимания на взгляды его семьи.

Иаков и Симон посмеивались над нашей привязанностью друг к другу, что совершенно не злило Иисуса, который частенько присоединялся к их шуткам. Они были не так уж и далеки от истины, однако я, в отличие от мужа, не считала поддразнивания деверей добродушными. Их зубоскальство питала зависть к брату. Симон, страстно желавший супружеских радостей, мог вкусить их не раньше чем через два года, а брак Иакова и Юдифи больше напоминал союз двух волов в одной упряжке.

III

Однажды жарким днем месяца элул, когда на дворе было настоящее пекло, я подоила Далилу в сарае, а затем выставила кувшин с пенящимся молоком за ворота, где овцы не могли его опрокинуть. Когда я обернулась, Далила опять влезла в корыто с водой, что вошло у нее в привычку. Она не только подолгу стояла в нем, но иногда и садилась в воду. Я не пыталась помешать ей, мечтая погрузиться туда сама. Однако, когда к нам подошла Мария с корзиной зерна, я попытался выманить козу наружу.

— Оставь ее, — сказала Мария, посмеиваясь.

Она выглядела усталой, лицо раскраснелось от жары. Юдифь была на сносях, поэтому ее обязанности по дому легли на наши плечи, причем большая часть досталась Марии, поскольку я все еще ходила в «подмастерьях».

Я забрала у нее корзинку. Покормить кур было по силам даже мне.

Она прислонилась к воротам.

— Знаешь, что мы сделаем, Ана? Только ты и я. Пойдем в деревенскую микву и окунемся. Йолта посидит дома с Юдифью на случай, если ребенок решит родиться.

— Понимаю, — сказала я, махнув рукой в сторону Далилы, — я тоже ей завидую.

Мария рассмеялась.

— Бросим все дела и пойдем! — В глазах у нее вспыхнул волшебный озорной огонек.

Перед каменной оградой, за которой располагалась миква, выстроилась целая очередь. Не то чтобы все женщины вдруг стали набожными, нет; их привела сюда та же нужда, что и нас: они жаждали передышки от жары. Мы заняли свое место в очереди, сжимая в руках тряпки, чтобы обтереться, и чистые туники. Мария поздоровалась с беззубой старой повитухой, которая вскоре должна была принимать роды у Юдифи, и та ответила, но без особенной сердечности. Женщины украдкой оглядывались на меня, перешептывались и держались довольно скованно, из чего я заключила, что дурная слава последовала за мной из Сепфориса. Не знаю уж, правда ли Мария не заметила их взглядов или, щадя меня, сделала вид, будто ничего не видит.

Когда мы вошли в прохладное укрытие и спустились в микву, голоса стали громче: «Да, это дочь главного писца, та самая, которую отослали за распутство… Говорят, ее чуть не побили камнями за воровство… И зачем только сын Марии женился на ней?» Когда обрывки этих речей достигли ушей тех женщин, что стояли позади нас, то они, в том числе и повитуха, отказались заходить в воду со мной вместе.

От унижения у меня вспыхнули щеки. Дело было не в пересудах этих пустоголовых гусынь, а в том, что Мария стала свидетельницей моего позора.

— Не обращай на них внимания, — сказала она мне. — Подставь другую щеку.

Однако волшебный огонек у нее в глазах потух.

По дороге домой она заговорила со мной:

— Нам с Иисусом немало досталось от злых языков. Меня тоже называли распутной. Ходили слухи, будто Иисус зачат до брака, а некоторые даже утверждали, что его отец не Иосиф.

Я не стала признаваться, что уже знаю об этом от Иисуса. Мне казалось, Мария начнет оправдываться, но она промолчала, отказалась защищаться.

Потом она взяла меня за руку, и я поняла, сколько смелости и доброты ей потребовалось, чтобы так раскрыться передо мной.

— Иисус вынес больше моего, — продолжала она. — Он рос с клеймом рожденного вне брака. Некоторые в нашей деревне избегают его и по сей день. Мальчишкой он возвращался домой из школы весь в синяках и ссадинах и вечно ввязывался в драки со своими мучителями. Я повторяла ему то же, что и тебе: «Не обращай на них внимания и подставь другую щеку. Их сердца сделаны из камня, а головы набиты соломой».

— Я слышала эти слова от Иисуса.

— Он хорошо учился, и страдания не ожесточили его. Когда пережитая боль прорастает добром, а не горечью, это чудо.

— Мне кажется, тут не обошлось без его матери, — заметила я.

Она потрепала меня по руке и снова заговорила обо мне:

— Мне известно, Ана, что тебе тоже нелегко. В этом виноваты не только сплетни и дрязги, но и постоянные упреки Юдифи. Мне очень жаль, что она тебе досаждает.

— Ей не угодишь.

— Она завидует твоему счастью.

Мария неожиданно свернула к фиговому дереву и жестом пригласила меня сесть в зеленой тени.

— Я должна тебе кое-что рассказать, — заговорила моя свекровь. — В прошлом году, когда Иисусу было уже почти двадцать, задолго до его знакомства с тобой, Иосиф подыскал ему невесту. Мой муж тогда был очень болен, совсем ослаб, едва дышал, кожа вокруг рта посинела. — Она прикрыла глаза и замолчала, и я увидела, что рана от потери мужа по-прежнему свежа. — Думаю, он чувствовал приближение смерти, и это побудило его исполнить долг, выбрать невесту своему первенцу.

В памяти мелькнуло смутное воспоминание. В тот вечер, когда Иисус посватался ко мне, он упомянул, что Иосиф пытался устроить его брак, но Иисус отказался жениться.

— Отец Юдифи, Урия, владеет небольшим участком земли, он держит овец и даже нанял двух пастухов, — продолжала Мария. — Он дружил с Иосифом и был одним из тех, кто пропускал мимо ушей бесконечные пересуды о рождении Иисуса. Иосиф надеялся, что Урия выдаст Юдифь за Иисуса.

Известие ошеломило меня.

— Конечно, все это были лишь мечты. Наш старший сын убедил себя, что вообще не женится. Это стало для нас большим потрясением. Отказ от брака усугубил бы его положение изгоя. Мы умоляли его одуматься, но он хотел действовать сообразно воле Господней и попросил отца не ходить к Урии. Иосиф подчинился.