Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк

XXXIV

Иисус не отходил от меня, пока Чуза не скрылся из виду, а люди не начали расходиться. Ярость толпы и чудесное избавление от смертельной опасности потрясли меня, и моему спасителю, видимо, не хотелось оставлять меня в одиночестве.

— Я провожу тебя домой. — Он проследил взглядом за садящимся солнцем. — Ты ранена? — спросил он, когда мы двинулись в путь.

Я отрицательно помотала головой, хотя чувствовала пульсирующую боль в бедре, там, куда поразил меня камень.

Слова о том, что скоро я стану его невестой, жгли мне мозг. Очень хотелось спросить, что он имел в виду, было ли его заявление искренним или он рассчитывал лишь усмирить толпу, но я боялась его ответа.

Вокруг царила тишина. Дома расплывались в густых сумерках, лицо Иисуса было наполовину скрыто тенью. Молчание длилось считаные мгновения, но я почувствовала, что оно душит меня. Стараясь выровнять дыхание, я рассказала Иисусу о мозаике, о том, что согласилась позировать ради спасения брата, Иуды. Когда повествование дошло до похотливого намерения Антипы сделать меня своей наложницей и моего панического бегства на стройку, челюсти Иисуса сжались от гнева. Я призналась, что табличку из слоновой кости, которая вернулась ко мне в рукав, действительно скорее взяла сама, чем получила и подарок. Я желала, чтобы Иисус знал правду, но не могла отделаться от ощущения, что своей болтовней делаю только хуже. Он не задал ни одного вопроса. Просто слушал.

У ворот нашего роскошного дома я уставилась в землю: смотреть на Иисуса было невыносимо.

— Вряд ли мы еще увидимся, — сказала я, подняв наконец голову, — но, пожалуйста, помни: я всегда буду благодарна тебе за то, что ты сделал. Если бы не ты, я бы уже была мертва.

Он наморщил лоб, и я разглядела разочарование в его глазах.

— Когда я сообщил тем людям, что скоро мы обручимся, то даже не подумал спросить у тебя согласия, — заговорил он. — И слишком много взял на себя, пытаясь убедить толпу. Я принимаю твой отказ. Расстанемся по-дружески.

— Но я не знала… не знала, что ты говорил о помолвке всерьез. — Я с трудом подбирала слова. — Ты ни словом не обмолвился об этом за все то время, что мы шли сюда.

— Все то время, что мы шли сюда, говорила ты, — улыбнулся он.

Я рассмеялась, хотя лицо у меня пылало, так что сгущающаяся темнота была мне только на руку.

— Я ведь все равно должен жениться, — продолжал он. — Так полагается. Талмуд предписывает мужчине найти себе жену.

— Ты хочешь сказать, что выбрал меня только потому, что должен на ком-то жениться?

— Нет, я лишь пытаюсь сказать, что мужчинам положено жениться, хотя мне многое видится по-другому. Возможно, некоторым лучше не жениться вовсе. Я считал, что это относится и ко мне. Перед кончиной отец хотел сосватать мне девушку, по я не смог согласиться.

Я в недоумении уставилась на него:

— То есть ты не создан для брака, однако обязан исполнить свой долг?!

— Нет, послушай…

Но меня уже было не остановить.

— И почему же некоторым не следует жениться? Почему твое место среди них?

— Ана, послушай меня. Есть мужчины, чье призвание куда серьезнее супружества. Они избраны пророчествовать и проповедовать, путешествуя по городам и селам, и должны быть готовы отказаться от всего. Им придется оставить семью ради того, чтобы наступило царство Божье, ведь нельзя посвятить себя и тому, и другому. Не лучше ли вовсе не жениться, чем покинуть своих чад и домочадцев?

— И ты веришь, что ты из их числа? Пророков или проповедников?

Он отвернулся.

— Я не знаю. — Упершись кончиками большого и указательного пальцев в лоб над переносицей, он сдвинул брови. — С двенадцати лет меня не покидает чувство, что Божьим промыслом мне назначена особая судьба, но теперь надежда тает с каждым днем. Мне не было никакого знамения. Господь не говорил со мной. После кончины отца я остался за старшего, и это давит мне на плечи тяжким грузом. Мать, сестра и братья зависят от меня. Мне сложно было бы оставить их прозябать в нищете. — Он снова посмотрел на меня. — Я боролся с собой, и теперь чем дольше я думаю о своем призвании, тем больше мне кажется, что оно лишь игра моего ума, а не промысел Господень.

— Ты уверен? — спросила я. Потому что сама не верила.

— Я не знаю точно, но до сих пор Господь никак не явил мне свою волю. Вот я и решил, что не могу бросить семью на произвол судьбы. Эта правда освободила меня, позволив задуматься о браке.

— Значит, ты видишь во мне возможность исполнить долг?

— Да, я подчиняюсь долгу, не стану отрицать. Но я не заговорил бы о помолвке, если бы сердце мне не подсказало.

«И что же оно подсказало?» — хотела я спросить, но сочла вопрос опасной дерзостью. К тому же я видела, что все выходит слишком уж сложно: сплошная путаница из Господнего промысла, судьбы, долга и любви, которую невозможно распутать, а тем более объяснить.

Если мы поженимся, мне всегда придется жить с оглядкой на Господа.

— Я тебе не подхожу, — заявила я. — Ты и сам наверняка понимаешь. — Я пыталась отговорить Иисуса только ради того, чтобы проверить его решимость. — Я имею в виду не только положение своей семьи и связи с Иродом Антипой, но и себя саму. Ты говорил, что не похож на других мужчин. Что ж, я отличаюсь от прочих женщин — ты сам это признал. Я честолюбива, подобно мужчине. Меня одолевают желания. Я эгоистична, своенравна, иногда лжива. Я бунтую. Меня легко разозлить. Я сомневаюсь в воле Господа. Я везде чужая. Люди насмехаются надо мной.

— Все это мне известно.

— И ты все еще готов взять меня в жены?

— Вопрос в том, возьмешь ли ты меня в мужья.

Я расслышала голос Софии во вздохе ветра: «Вот, Ана, вот оно». И тогда, несмотря на все слова Иисуса, все его увертки и оговорки, я вдруг поняла, что этот час был назначен мне с самого начала. Странное чувство. И я ответила:

— Да, я беру тебя.

XXXV

Все хлопоты по устройству собственной помолвки ложились на плечи Иисуса, старшего мужчины в семье. Он пообещал вернуться утром, чтобы поговорить с моим отцом, и предвкушение сделало меня практически нечувствительной к гневу, который обрушился на меня по возвращении. В отместку за мой отказ стать его наложницей тетрарх сместил отца с должности главного писца и советника, сделав его одним из многих в канцелярии.

Это был оглушительный крах карьеры. Отец обезумел от ярости.

Я не могла ему сочувствовать. Готовность отца отдать меня сначала Нафанаилу, а потом Ироду Антипе разорвала последние узы, связывавшие меня с ним. Я не сомневалась, что так или иначе он найдет способ втереться в доверие к Антипе и восстановить прежнее положение. Время показало, что я не ошиблась.

Пока отец отчитывал меня тем вечером, мать ходила взад и вперед, время от времени прерывая его монолог злобными выпадами. Родители еще не знали, что добрые жители Сепфориса едва не забили меня камнями по подозрению в воровстве, блуде и богохульстве. Пусть сами выясняют, решила я.

— Ты когда-нибудь думаешь хоть о ком-нибудь кроме себя? — Голос матери сорвался на визг. — Зачем ты так упорно позоришь себя ослушанием?

— По-твоему, мне следовало стать наложницей Ирода Антипы? — Ее слова потрясли меня. — Разве это не куда больший позор?

— По-моему, лучше бы ты… — Она осеклась на полуслове. В воздухе повисло невысказанное, но явное: «…вообще не появлялась на свет».

Гонец из дворца прибыл на следующее утро, прежде чем отец успел позавтракать. Я примостилась на балконе, поджидая Иисуса, когда Лави ввел посланца в отцовский кабинет. Неужели ночью отец заключил какую-то сделку с Иродом Антипой? Неужели меня все-таки заставят стать наложницей тетрарха? И где же Иисус?

Беседа продлилась недолго. Отец вышел из кабинета, и я отпрянула от перил. Когда гонец отправился восвояси, до меня донеслось:

— Мне известно, что ты здесь, Ана.

Я посмотрела вниз. Отец весь поник, словно тяжелая ноша придавила его к земле.