Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк

Иисус взглянул на небо, прикидывая, который час, и в тишине этого мгновения, переполненная восторгом оттого, что я рядом с ним, что мы говорим о необъятности божественного бытия, я спросила:

— Почему Господь и дальше должен существовать в рамках наших скудных и узких представлений, которые так часто лишь отражают нас самих, но в многократно увеличенном виде? Почему бы нам не освободить Господа?

Иисус снова засмеялся, потом затих и засмеялся опять, и я призналась себе, что могла бы полюбить его уже за один этот смех.

— Хотел бы я послушать, как нам освободить Господа, — ответил он, — но мне пора. Сейчас я работаю на строительстве амфитеатра.

— Уже не в каменоломне?

— Нет. Приятно трудиться на свежем воздухе. Я вытесываю каменные блоки, которые станут сиденьями. Может, однажды ты придешь на представление и сядешь на камень, который я вытесал и подогнал своими руками.

Мы нашли общее, то, что нас сближало, но его слова, хотя и сказанные без упрека, напомнили мне о расстоянии между нами: он вытесывал каменные блоки, а я на них сидела.

Я смотрела, как он затягивает пояс с инструментами. Он не поинтересовался, что привело меня сюда, — возможно, решил, что не стоит любопытничать, или поверил моим прежним уверениям, что я просто гуляю по холмам, — но теперь я желала открыться ему. Никаких тайн.

— Я книжница, — призналась я. Сказанное звучало так дерзко, что у меня на мгновение перехватило дыхание. — Когда мне исполнилось восемь, отец позволил мне учиться грамоте, но после помолвки меня лишили этого права, а свитки сожгли. Некоторые мне удалось спасти, и я закопала их в этой пещере. Сегодня утром я пришла за ними.

— Я догадался, что ты особенная. Не так уж это было и трудно. — Он бросил взгляд на мою лопату, прислоненную к камню: — Я помогу тебе.

— Нет, — быстро ответила я. Мне не хотелось показывать Иисусу свитки, чашу или проклятие в ней. — Тебе надо торопиться. Я справлюсь сама. Мне лишь хотелось, чтобы ты узнал меня и смог понять, поэтому я и заговорила о рукописях.

Он улыбнулся мне на прощание и зашагал к бальзамической роще.

А я, отыскав место, где были зарыты сокровища, вонзила лопату в плотно утрамбованную землю.

XXXII

Восемь дней спустя Ирод Антипа призвал меня к себе осмотреть завершенную мозаику. Раньше я поклялась никогда не переступать порога дворца и упрашивала отца избавить меня от такой чести, но тот остался глух к моим мольбам. Я боялась слишком перечить ему, чтобы не рисковать вновь обретенной свободой. Я уже успела смешать новую порцию прекрасных чернил и, работая по утрам, а иногда и по ночам, закончила истории поруганных женщин из Писания. Туда же я добавила случай с Тавифой. Я назвала их «Повести ужаса».

В полдень я отправилась во дворец в сопровождении отца, который прилагал необычайные усилия, чтобы настроить меня на миролюбивый лад. Пришлись ли папирусы, которые он принес, мне по вкусу? Радуюсь ли я, обретя в лице Фазелис друга во дворце? Известно ли мне, что, хотя Ирода Антипу считают безжалостным, он выказывает доброту к верным ему людям?

В голове у меня зашумело, и я услышала голос, предостерегающий меня: что-то тут не так.

Антипа, Фазелис и отец смотрели на мозаику так, словно она была даром небесным. Я с трудом заставила себя взглянуть на изображение. Крошечные тессеры почти идеально повторяли черты моего лица. Они мерцали в полумраке фригидария: губы, готовые раскрыться, глаза, которые того и гляди сморгнут, — иллюзия, игра света. Я наблюдала за наблюдателями: Иродом Антипой, ухмыляющимся, с голодными глазами лакомки, и Фазелис, слишком опытной, чтобы не замечать его похоти. Отец встал между мной и Антипой, будто хотел разделить нас. Время от времени он ласково похлопывал меня по спине, но показная нежность не столько поддерживала меня, сколько усиливала мои подозрения.

— Твое лицо прекрасно, — подала голос Фазелис. — Вижу, мой муж считает так же.

Распутство Антипы было всем хорошо известно, впрочем, как и нетерпимость к нему Фазелис. В Набатее, царстве ее отца, неверность считалась проявлением ужасающего неуважения к жене.

— Оставь нас! — рявкнул Антипа.

— Будь осторожна, — сказала царевна, обращаясь ко мне, но так, чтобы слышали все. — Я хорошо знаю своего мужа. Что бы ни случилось, не бойся: мы останемся подругами.

— Оставь нас! — повторил тетрарх приказание.

Его жена неторопливо покинула фригидарий, словно сама решила уйти. Меня тянуло броситься следом, умоляя забрать меня с собой. Предательство проникло в зал. Я чувствовала это затылком. Антипа крепко взял меня за руку. Я хотела высвободиться, но не тут-то было.

— Я собираюсь сделать тебя своей наложницей, — объявил он.

Я выдернула руку и принялась пятиться, пока каменная скамья, опоясывающая зал, не уперлась мне сзади в колени и я не рухнула на нее. Наложница. Слово будто извивалось на полу прямо передо мной.

Отец опустился рядом, а Антипа, сцепив руки на животе, продолжал в одиночестве стоять возле мозаики.

— Ана, дочь моя. — Никогда раньше я не слышала такого подобострастия в голосе отца. — Нет лучше доли для тебя, чем стать наложницей тетрарха. Ты будешь ему почти что второй женой.

Я повернулась к нему, сощурив глаза.

— Тогда я буду той, кем меня называют шепотом: потаскухой.

— Наложница — не блудница. Она верна одному мужчине. Все различие лишь в статусе ее детей.

Я видела, что отец уже принял постыдное предложение, хотя притворялся, будто нуждается в моем согласии. Он не желал рисковать: отвращением и сопротивлением я могла вызвать ярость Антипы. А это, несомненно, отразилось бы на его положении при дворе тетрарха.

— У наших праотцов Авраама и Иакова были наложницы, которые рожали им детей. Царь Саул и царь Соломон держали наложниц, как и царь Ирод, отец Антипы. Тут нет ничего предосудительного.

— Но не для меня.

Антипа наблюдал за нами с другого конца зала. Его глаза отсвечивали желтым: жирный ястреб, оценивающий добычу.

— Я не дам согласия.

— Будь благоразумной! — ярился отец. — Тебя никто не возьмет замуж. Теперь, когда ты овдовела и опорочена, мне не за кого тебя выдать. Ты достанешься тетрарху Галилеи и Иереи. Поселишься во дворце, о тебе будут хорошо заботиться. Фазелис обещала тебе дружбу, Антипа благосклонно отнесся к моей просьбе не запрещать занятия письмом, которые тебе так полюбились.

Я уставилась прямо перед собой.

— За наложницу не принято предлагать выкуп, — продолжал отец, — и все же Антипа согласился заплатить сумму в два мины[18]. Вот как высоко он тебя ценит. Мы заключим контракт, который защитит твои права.

Терпение Антипы иссякло, и он подошел к нам.

— Я приготовил тебе подарок. — Он сделал знак своему домоправителю Чузе, и тот приблизился к нам с подносом, нагруженным табличками из слоновой кости наподобие той, которую прислала мне Фазелис, приглашая во дворец. Еще там были тростниковые перья и флаконы с разноцветными чернилами: два с зелеными, один с синими и три с красными. Следом появился слуга, который нес наклонную доску для письма из красного дерева, украшенную двумя резными драконами.

От вида подношений меня затошнило. Я прикрыла рот тыльной стороной ладони и твердо сказала:

— Мой ответ — нет.

— Почему она не повинуется, как следует женщине? — рыкнул Антипа на отца.

— Я не покорюсь. Никогда. — Я вскочила, бросила взгляд на поднос с подарками, на всю эту красоту и роскошь, и, повинуясь порыву, сунула одну табличку в потайной карман в рукаве. — Пусть это будет вашим прощальным подарком, — бросила я, повернулась к тетрарху спиной и ринулась прочь.

— Чуза! Верни ее! — раздался крик Антипы у меня за спиной.

Я помчалась со всех ног.

XXXIII

На улице я прикрыла голову плащом и быстро зашагала, держась в тени крытых галерей сбоку от проезжей дороги. Время от времени я проверяла, не видно ли где Чузы, и заворачивала в небольшие лавки в надежде сбить его со следа. Была пятница, город кишел разным людом. Я старалась раствориться в толпе.