Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк

— Неужто они решили, что у нас тут царские хоромы?! — передразнила я свою будущую невестку.

— А она дерзкая! — подхватила Йолта голосом Иакова.

Мы со смехом повалились друг другу в объятия.

— Тс-с, нас услышат, — приложила я палец к губам.

— Мне следует быть тише воды ниже травы?

— Никогда, — ответила я.

Я обошла небольшое помещение, потрогала инструменты, провела большим пальцем по заляпанному чану для окрашивания шерсти.

— Ты боишься первой ночи? — спросила Йолта.

Наверное, так и было — какая же девушка не волнуется перед первой ночью, — но я отрицательно помотала головой:

— Я жду ее с радостью при условии, что не понесу.

— Тогда насладись ею, потому что тебе не о чем беспокоиться.

У повитухи в Сепфорисе Йолта раздобыла для меня масло черного тмина — гадкую жидкость, куда более действенную, чем все снадобья моей матери. Я глотала его целую неделю. Мы договорились, что Йолта спрячет сосуд с маслом среди своих вещей. Большинству мужчин ничего не известно о способах, к которым прибегают женщины, чтобы избежать беременности. Мужья не особенно задумываются о муках и возможной смерти при деторождении, у них на уме лишь заповедь плодиться и размножаться. Вероятно, когда Господь давал ее, его заботили лишь мужчины, и все они до единого соблюдают этот наказ с редким усердием, чего не скажешь о других предписаниях. Иисус, видимо, отличался от остальных мужчин, но я все же решила пока не сообщать ему о масле.

Когда пришло время, я надела темно-синюю тунику, о которой тетя говорила, что ее цвет гуще синевы вод Нила. Тетка разгладила ткань ладонями и надела мне на лоб серебряную диадему. Я накрыла голову белой льняной накидкой.

На закате я вошла в хупу, где меня уже ждал Иисус. Нос уловил запахи глины и корицы. Луч заходящего солнца, который проникал внутрь из высокого окна, пронзал тяжелый густой воздух.

— Вот наша обитель. — Иисус отступил назад, взмахивая рукой. На нем был плащ с голубыми кисточками-цицийот. Волосы еще не высохли после мытья.

Комнату убрали с особой тщательностью, но кто — сам Иисус или женщины, — я не знала. Земляной пол устилали мои красные ковры; два тюфяка, один из которых только что набили свежей соломой, лежали бок о бок, посыпанные молотой корицей. Мои вещи — зеркало, гребень и одежду, сложенную аккуратной стопкой, — поместили на скамье, на краю которой стоял кедровый сундук. Чаша для заклинаний нашла себе место на маленьком дубовом столике под окном — смотри не хочу. Оттого, что она открыта любому глазу, у меня возникло иррациональное желание спрятать ее куда подальше, но я усилием воли сдержала порыв.

— Если ты рассматривал мою чашу, — заговорила я, — то наверняка заметил внутри изображение человека. Это я нарисовала. Сама.

— Да, я заметил его, — ответил Иисус.

Я наблюдала за его лицом, ожидая увидеть гримасу осуждения.

— Она не оскорбляет тебя?

— То, что у тебя в чаше, интересует меня куда меньше того, что на сердце.

— Загляни в чашу, и ты узнаешь, что у меня на сердце.

Он подошел и посмотрел внутрь. Умел ли он читать по-гречески? Он взял чашу в руки, повернул ее и прочел: «Господь мой, услышь мою молитву, молитву моего сердца. Благослови величие моего духа, каким бы страшным даром оно мне ни казалось. Благослови мои тростниковые перья и чернила. Благослови слова, которые я пишу. Пусть они будут прекрасны в твоих глазах. Пусть их увидят глаза тех, кто до поры не рожден. И когда я обращусь в прах, пропой эти слова над моими костями: она была голосом».

Он поставил чашу обратно на стол и улыбнулся мне, и я почувствовала невыносимую боль от любви к нему. Я подошла к нему, и там, на тонких соломенных тюфяках в осколках света, я познала своего мужа, а он познал меня.

II

Проснувшись на следующее утро, я услышала, как он повторяет Шма[19], а затем со двора до меня долетел женский голос:

— Ана, пора доить козу!

— Слушай, Израиль: Господь Бог наш — единый Господь, — читал Иисус нараспев.

— Ты меня слышишь? — настаивал голос. — Козу пора доить.

Люби Господа, Бога твоего, всем сердцем своим, и всей душою своей, и всем существом своим.

— Ана, коза.

Я не шевельнулась, пропустив мимо ушей призыв немедленно отправляться к козе. Мои глаза неотступно следовали за Иисусом, который молился на другом конце комнаты, я вслушивалась в тихую мелодию его голоса, то затихающего, то становящегося громче. Всю свою жизнь я пребывала в блаженном неведении домашних забот, и почему-то раньше мне не приходило в голову, что их часть падет теперь на мои плечи. Эта мысль слегка меня тревожила: я была на редкость несведуща во всем, что полагалось делать женщинам.

Иисус стоял лицом к окну. Когда он поднял ладони, я заметила, как дрожат под туникой его плечи. Это зрелище воскресило воспоминания прошлой ночи, минуты столь сокровенные и прекрасные, что я ощутила болезненное томление и с губ сорвался невольный стон. Иисус закончил молитву и сел на тюфяк рядом со мной.

— Ты всегда спишь допоздна? — спросил он.

Я оперлась на локоть, обернулась к нему и попыталась принять вид одновременно лукавый и невинный.

— В этом нет моей вины. Прошлой ночью мне не давали заснуть.

Его смех мячиком отскочил от стен и потолка, а затем вырвался наружу через маленькое окошко. Он откинул мне с лица копну спутанных волос и притянул меня к своей груди.

— Ана, Ана, ты разбудила меня, вернула к жизни.

— То же и со мной, — отозвалась я. — Лишь одно пугает меня.

Он склонил голову набок:

— И что же это?

— Я понятия не имею, как доить козу.

Он снова громко рассмеялся и рывком поставил меня на ноги:

— Одевайся, я покажу тебе. Прежде всего, коза у нас особенная. Это первое, что ты должна усвоить. Она питается исключительно зимними фигами, миндальным цветом и ячменными лепешками, а еще требует, чтобы ее кормили с рук и чесали ей за ушами…

Иисус продолжал в том же духе, пока я, хихикая, натягивала тунику поверх нижней рубашки и повязывала голову платком. Он по-прежнему тесал камни для амфитеатра в Сепфорисе, и к этому часу ему следовало бы уже находиться в пути, но он не выказывал никаких признаков спешки.

— Подожди, — остановила я его, когда он направился к двери, и вытащила из мешочка, убранного в сундук, красную нитку. — Не догадываешься, откуда у меня это?

Он наморщил лоб.

— Ты обронил ее в тот день, когда мы встретились на рынке. Она пристала к твоему рукаву, — объяснила я.

— И ты сохранила ее?

— Да, и собираюсь носить, пока тебя нет рядом. — Я протянула к нему руку: — Повяжи ее на меня.

Когда с этим было покончено, он опять принялся поддразнивать меня:

— Неужели я занимаю столь ничтожное место в твоих мыслях, что тебе нужно напоминание, когда я не с тобой?

— Без этой нити я бы вообще забыла, что у меня есть муж.

— Тогда не убирай ее далеко. — С этими словами он поцеловал меня в щеку.

В сарае нас встретила Юдифь. В корытце с водой, не давая овцам напиться, стояла нахальная коза — изящное создание с белым телом и белой же бородой на черной морде. Широко посаженные глаза вращались в разные стороны. Я решила, что вид у нее невероятно забавный.

— Сплошное наказание! — пожаловалась Юдифь.

— По-моему, она милая, — возразила я.

— Тогда, наверное, ты не станешь протестовать, если я передам ее на твое попечение.

— Не стану, но сначала объясни, что я должна делать.

Она со вздохом посмотрела на Иисуса, словно приглашая его разделить страдания, которые я причиняла ей своей глупостью.

— Мне нора. — Он взял меня за руку и провел большим пальцем по нитке. — Надо поторапливаться, не то опоздаю.

— Твоя мать собрала тебе еду, — сообщила ему Юдифь, глядя на меня с укором, и я поняла, что и это теперь моя забота. Раньше я ни разу ничего не готовила, кроме чернил.