Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк

— Позволь ему заплатить, — и я бросила монету в свой мешок.

Наконец заскрипела щеколда, и перед нами предстали две женщины, невысокие и плотные. Их круглые пухлые лица казались почти одинаковыми. При виде Тавифы восторги хозяек поутихли, но они не стали задавать никаких вопросов и поспешили проводить нас в комнату, где мы смогли устроить пострадавшую на тюфяке.

— Я присмотрю за ней, — сказала Мария. — Поужинайте с Марфой и Лазарем. Вы, должно быть, голодны и устали с дороги.

Когда я замялась, не желая покидать Тавифу, Иисус незаметно потянул меня за руку.

Лазарь на поверку оказался совсем не таким, как я ожидала. Худощавый, с желтушным лицом и слезящимися глазами, он разительно отличался от сестер. Лазарь приветствовал Иисуса словно брата: они расцеловали друг друга в обе щеки и обнялись. Затем мы собрались у круглого стола, который стоял на полу, что было для меня в новинку: в Сепфорисе мы возлежали на диванах по сторонам длинного стола, а в Назарете попросту сидели на земле, держа плошки на коленях.

— Кто эта раненая девушка? — спросил Лазарь.

— Ее зовут Тавифа, — ответила я. — Я знала ее еще девочкой в Сепфорисе. Она была моей подругой, единственной подругой. Потом Тавифу отослали к родственникам, которые продали ее одному человеку в Иерихоне. Не знаю, как получилось, что ее избили и бросили на обочине.

— Пусть остается у нас сколько пожелает, — отозвался Лазарь.

Хотя глиняный дом друзей Иисуса был гораздо лучше нашего в Назарете — полы выложены плиткой, тюфяки из цветного полотна набиты шерстью, даже есть собственная миква, — в нем была только одна комната для гостей, поэтому Иисусу пришлось спать на крыше, а я устроилась рядом с Тавифой.

Пока она спала, я прислушивалась к ее тяжелому дыханию, которое временами переходило в хрипы и стоны. Изящное, гибкое тело подруги, когда-то скользившее передо мной в танце с такой грацией и самозабвением, стало костлявым и словно ссохлось от ненависти окружающих. На лице выделялись туго обтянутые кожей скулы, похожие на остроконечные холмы. Мария вымыла ее, одела в чистую тунику и закрыла рану смесью из оливкового масла и лука, чтобы вытянуть гной, чьим запахом пропиталась вся комната. Мне очень хотелось поговорить с подругой. Она уже просыпалась несколько раз, но только для того, чтобы напиться лимонной воды.

Мне вспомнились слова Лазаря. Пока он не предложил ей остаться, я даже не думала, куда Тавифа отправится и что с ней станет. Будь моя воля, я бы взяла ее жить к нам в Назарет, но даже если бы семья приняла ее — что маловероятно, поскольку ни Юдифь, ни Иакова не изменишь, — в нашем тесном жилище и без того едва хватало места. Кладовая уже была занята Йолтой. Симон обручился с девушкой по имени Береника, которая вскоре собиралась войти в наш дом. А со дня на день и Саломея может овдоветь и вернуться к матери.

Когда Тавифа зашевелилась на тюфяке, я зажгла лампу и погладила ее по щеке.

— Я здесь. Это Ана.

— Я умаа, ы мэ ниа.

Что она говорит? Обрубок языка мог произносить лишь зачатки слов, об остальном приходилось догадываться. Я сосредоточенно вслушивалась.

— Ты думала, что я тебе приснилась?

Она кивнула, слабо улыбаясь. Ее глаза были прикованы к моему лицу. «Сколько же времени, — подумалось мне, — прошло с тех пор, как ее слушали, не говоря уж о том, чтобы понять?»

— Мы с мужем нашли тебя на дороге в Иерихон.

Она дотронулась до повязки на голове, затем оглядела комнату.

— Ты в Вифании, в доме самых близких друзей моего мужа, — сказала я ей и вдруг поняла, что она считает моим супругом Нафанаила. — Два года назад я вышла замуж не за бен-Хананию, а за каменщика и плотника из Назарета, — объяснила я.

В глазах подруги вспыхнуло было любопытство — прежняя Тавифа еще жила внутри, — но веки тут же сомкнулись от усталости и настоя ромашки, который Мария добавила в лимонную воду.

— А теперь спи, — велела я. — Остальное узнаешь потом. — Я обмакнула в миску с оливковым маслом, оставленную Марией, палец и приложила его ко лбу Тавифы. — Нарекаю тебя Тавифой, подругой Аны, — чуть слышно проговорила я и увидела, как по ее лицу скользнула тень воспоминания.

X

За то время, что отделяло нас от Пасхи, рана на голове Тавифы затянулась, руки и ноги окрепли. Она уже вставала с постели и присоединялась к остальным за трапезой, жадно набрасываясь на пищу, хотя иногда ей было трудно глотать. Острые углы и глубокие впадины на лице потихоньку сглаживались.

Я почти не отходила от подруги. Когда мы оставались одни, я заполняла тишину рассказами о том, что произошло с момента нашего расставания. Я поведала о спасении своих свитков, о встрече с Иисусом в пещере, о смерти Нафанаила, о знакомстве с Фазелис, об Ироде Антипе и мозаике. Она слушала меня с открытым ртом, временами тихонько ворча, а когда речь зашла о желании Антипы сделать меня своей наложницей и о том, что меня едва не побили камнями, она вскрикнула, сжала мне руку и поцеловала каждый палец по очереди.

— Меня презирают и в Сепфорисе, и в Назарете, — сказала я ей.

Мне хотелось, чтобы Тавифа знала: я тоже мамзерит, не только она.

Она попросила меня рассказать об Иисусе, и я поведала о том, что он за человек и какие удивительные обстоятельства привели к нашей помолвке. Я описывала свою жизнь в Назарете, Йолту, Юдифь и свекровь. Моя речь журчала без конца, но я часто прерывалась, чтобы спросить подругу, как она жила эти годы, однако каждый раз она отмахивалась, не желая отвечать.

Однажды днем, когда мы — Тавифа, Мария и я — смотрели из нашего двора на оливковые деревья в Хевронской долине, мою подругу вдруг прорвало. Мы только что закончили готовить горькую зелень для седера, пасхальной трапезы, — хрен, пижму и цикорий, символы горечи, которую наш народ испытал во времена рабства в Египте, — и я не удивилась бы, что именно это заставило ее поделиться своей скорбью.

Тавифа что-то промычала, но я не смогла разобрать слов.

— Ты сбежала? — переспросила Мария. Они сблизились за те часы, что Мария кормила мою подругу с ложечки тушеным мясом.

Тавифа яростно закивала. Обрывками слов и жестикуляцией она поведала нам, что сбежала от того иерихонца, который купил ее, а потом показала, как его жена хлестала ее по лицу и рукам.

— Но куда же ты шла? — недоумевала я.

Она с трудом выговорила: «Иерусалим», затем сложила ладони лодочкой и подняла кверху, словно что-то выпрашивая.

— Ты собиралась нищенствовать в Иерусалиме? Ох, Тавифа, — расстроилась я.

— Тебе не придется просить милостыню на улицах. Мы этого не допустим, — добавила Мария.

Тавифа улыбнулась нам. Больше она к этой теме не возвращалась.

На следующий день я услышала тонкий пронзительный звон, доносящийся из дома. Я была во дворе, помогала Марфе печь опресноки к Пасхе, а Иисус пошел с Лазарем покупать ягненка у торговца-фарисея на окраине Вифании. Завтра мы с Иисусом отведем бедное животное в Иерусалим, где его забьют в храме, как того требует обычай, а потом принесем тушку домой и Марфа зажарит ее.

Дзинь. Дзинь. Я поставила миску с тестом и пошла на звук в комнату Тавифы. Моя подружка сидела на полу, перебирая струны лиры. Мария, которая сидела тут же, взяла ее руку и провела по струнам сверху вниз, выпустив на волю вздох ветра, журчание вод и перезвон колокольчиков. Тавифа засмеялась, глаза у нее засияли, по лицу разлилось удивление. Глядя на меня, она подняла инструмент и указала на Марию.

— Это Мария дала тебе лиру?

— Я не играла на ней с самого детства, — пояснила та. — Я решила, Тавифе она пригодится.

Я еще долго стояла, пока Тавифа поглаживала струны, и думала: «Мария, ты подарила ей голос».

XI

Мы пересекли долину с ягненком, которого нес на плечах Иисус, и вошли в Иерусалим через врата Источника, что возле Силоамской купели. Мы собирались омыться в ней, прежде чем войти в храм, но обнаружили, что купель кишмя кишит людьми. Десятки увечных лежали рядом в ожидании доброй души, которая согласится опустить их в воду.