Перевод с особого - Евгения Михайлова

Она подошла к кровати и легко, без внутренних преград обняла Марину, прижалась губами к ее щеке, заглянула в глубину смятенных голубых глаз.

– Ты так приятно пахнешь, как птенчик. Такой хорошенький пушистый птенчик, которого мы пришли накормить малиной, чтобы он окреп. Знаешь, Марина, – Настя выпрямилась и наконец свободно вздохнула, – я боялась, что не найду слов, что мы почувствуем только неловкость при знакомстве, как все чужие друг другу люди. Я готовила искусственные приятные слова, какие принято говорить. Но сразу почувствовала, что ты моя. Просто моя девочка, которая умеет любить и бросилась с риском для себя защищать человека, которого я безмерно уважаю. Я счастлива, что познакомилась с таким сильным, отважным и тонким человеком, как твой папа. А теперь я увидела, что у Дениса дочка, какую он заслуживает. И мы таким причудливым образом оказались привязанными друг к другу.

– Это так, – тихо проговорила Марина. – Я тоже боялась, а теперь мне хорошо, просто и почему-то ужасно грустно… Мы могли бы познакомиться на каком-то цветущем лугу и бегать там, ловить одного рыжего теоретика, смеяться, шутить и есть малину на солнечной поляне. А мы…

Марина закрыла лицо руками и страстно, горестно заплакала. Обильные слезы лились на больничную подушку, топили черные пряди волос, обжигали лицо… А душа явно освобождалась от каменной тяжести ледяных глыб, оттаивала и теплела в свете разделенной и понятой печали. Настя отвернулась от Артема и тоже вытирала слезы.

– Да что же это такое, – прозвучал рядом голос Нины. Ее привел Артем, потрясенный плачем Марины. Он продолжал крепко держать Нину за руку. – На самом деле ничего страшного, мой милый, – успокоила Нина его. – Они обе ревут не потому, что им плохо или больно, а потому что они женщины. А женщинам бывает от этого легче. Соберутся – и ревут. И говорить уже незачем, и все им друг про друга понятно. Но мы сейчас уберем этот потоп. Малину пора есть.

– И мороженое, – облегченно добавил Артем.

Можно сказать, что пикник в больничной палате прошел на ура. Им было ясно, что они могут говорить обо всем, они понимали шутки и молчание друг друга. Нина на время уходила, а потом возвращалась к ним. И да, для Насти это был еще один случай, когда не требовался ее перевод. Марина – очень сложный и глубокий человек, но она совершенно не прячет свой особый язык от мира людей. Она сама тут же переводит в слова собственные слезы, боль, печаль и надежду. И ее слова звенят, как струны дождя, как мелодия скрипки. Наверное, таким бывает след особого одиночества.

Когда Настя с Артемом уже собрались уходить, Марине позвонил Эдуард. Она не сразу решилась ответить. А потом сделала Насте знак рукой, чтобы они остались, и сказала:

– Да. Слушаю тебя, Эдик… Я уже все поняла, мне папа сказал. Да нет, ты неправильно понял. Папа вовсе не хотел, чтобы ты ушел, он просто перенервничал и погорячился. И ты прости его. Я так рада, что ты был с Марком, что ты… вообще меня ждал и нашел… Боже, Эд, ты что?! Ты плачешь?! Я не знаю, что мне делать с этим, у меня сердце разрывается…

Она смотрела на Настю распахнутыми потрясенными глазами и вдруг включила громкую связь.

– Он плачет, он просто рыдает, Настя… Что это? Что делать?

И они все слушали звуки тяжелых, безнадежных рыданий. Мужским голосом плакал брошенный ребенок.

– Дай мне телефон, – скомандовала Нина. – Слушай меня, Эдуард. Ты слишком долго был один. Сходи умойся холодной водой, поспи, а завтра приезжай к своей девушке. Только без рыданий. Ей это нельзя. Привези что-то вкусное. Нет, кота нельзя. Я сказала вкусное, а не бегающее, прыгающее и всех царапающее. С котом не пущу. Все, пока, у нас процедуры.

Марина смотрела только на Настю.

– И что ты скажешь о нем, обо всем? Ну, хотя бы одним словом.

– Он не может без тебя, – сказала Настя. – Это очень простой и неплохой человек. Он хочет, чтобы ему и всем было легко и весело. Но он встретил сложную девушку, оказался включенным в ее драматичную жизнь. Ты ищешь правду и справедливость. Он бы без всего такого обошелся, но ему пришлось сделать свой выбор. Эдуарду хочется легкости, но он выбрал сложность. Потому что ты для него важнее, чем он сам. И он оказался на стороне любви и правды. Даже у ласкового солнышка есть беспощадная справедливость. Оно обязано освещать все.

– А я бы не стал реветь девушке в ухо, – сказал уже в машине Артем.

– Люди разные, – ответила Настя. – Не все могут скрывать страдания. Некоторым нужен один, особый слушатель. Как Эдуарду. В этом ему повезло: у него такой слушатель есть. Это хорошая история, мой милый.

Часть пятая

Невыносимая тяжесть открытий

Соломон

Денис почти привык постоянно ощущать свои нервы как туго натянутые струны. В какие-то минуты ему казалось, что они вот-вот разорвутся с жалобным звоном и стоном. Все, что случилось, и то, что не может не случиться, стало главным смыслом и средой обитания, которая кишит опасностями. Явными, тайными и готовыми обрушиться на головы и жизни. Спасала, конечно, работа. Обнадеживало общение с Мариной, которую жестокие испытания не искалечили, не превратили в жертву, как он опасался, а привели к объективности уже точно взрослого и мудрого человека.

И еще неожиданные подарочные островки спасения. Редкие пронзительные контакты с Настей и Артемом, как вспышки яркого света среди глухой ночи. Это общение открыло Денису что-то новое и не совсем понятное в самом себе. Тонкие напряженные предчувствия, обостренные слух и зрение, которые ловят то, чего вроде бы нет на самом деле, и робкая уверенность в правоте только чувств и догадок. Ничего подобного в человеческом наборе Дениса не было и в помине. Он верил только в факт, который очевиден и неоспорим, как крепко сколоченный стул, который прошел все положенные механические испытания. И вдруг томление от нежных оттенков странного прозрения. Вся эта неотвратимая и невыносимая тяжесть открытий. То ли особая чувствительность рыжиков, посланных Денису судьбой, оказалась настолько заразной… И он в этом соприкосновении взглядов, дыхания и ожиданий потерял себя прежнего… И в чем-то стал беззащитнее и тверже. Такой невозможный сплав. Денис так ждет спасения – не для себя, а для тех, кто дорог. Не дело это жить в ожидании новых опасностей. Цель – прорваться