Безгрешное сладострастие речи - Елена Дмитриевна Толстая

И пусть твой белый лик, в годину распри бурной,

Взнесясь из орифламм алеющей зари

В глубины тихие соборности лазурной,

Восставит в торжестве родных знамен цвета,

Что скоп убийц украл и топчет слепота!

18 октября 1905 г. [158]

Вольнолюбие в ивановском сонете весьма условно – солнце вольности (белое) поднимается из орифламм зари (красных, очевидно, преодолевая этот этап) в небо соборности (голубое), в результате все это дает российский флаг, в качестве благонамеренного синтеза.

Разумеется, Кастельруа не оценен и после революции.

«Нельзя быть безнаказанно гениальным под властью красного колпака, – говорит он. – <…> [Я] вознес грязную рвань их знамен в эмпиреи и вручил их духам вселенной. Я ждал благодарных объятий. Как бы не так» (с. 93).

Он по-прежнему голоден, но еще и зол и разочарован:

«Моя челюсть алкает якобинских хрящей. Кто сделал людоедом великого Кастельруа? Я, разгромивший престолы, начала и главы? <…> Революция! Не мною ли зачат этот ребенок? Кто был его матерью? Я не узнаю моего семени в своре белесых бездарностей, в их ярости, украшенной веснушками и рахитом» (с. 94).

Похоже, на уме у поэта Робеспьер, хилый блондин.

Кастельруа вынужден бежать, чтобы самому не попасть на гильотину. Вряд ли стоит говорить об однозначной соотнесенности этого персонажа с реальной современной фигурой, но все же любопытно, что Вячеслав Иванов после многих усилий прижиться в постреволюционной России отчаялся и, в конце концов, в 1924 году – то есть незадолго до написания этой новеллы – эмигрировал в Италию.

Влюбленные противоположности. О чем повествует рассказ Бромлей? Не только о том, что происходит, когда идейная «гроза» все-таки оплодотворяет землю: об этом написан роман «Боги жаждут». Попробуем выявить потаенную мысленную пружину новеллы. Лариво – сын либерального воспитателя короля, приложившего руку к изгнанию иезуитов, и он гордо заявляет в лицо Лагалетту: «Моему отцу не удалось сделать короля республиканцем – я делаю республиканцами его подданных». Между Лариво и Лагалеттом не просто вспыхивает ненависть, а устанавливаются странные отношения: «личные, страстные, скрытные». Лагалетт просит у Лариво – оба живут при коллеже – котенка. Оба рассыпаются в любезностях: «Я склоняюсь – он склоняется – и вот, склонив лбы, мы взглядываем друг на друга, подобно двум козлам перед дракой, – и видим скрытый смех в глазах врага. Поклон».

Ночью Лариво заглядывает в окно Лагалетта.

«Серый свет лежит на полу; келья так одинока <…> на полу, подняв худую поясницу, маленький епископ лежит в коленопреклоненной мольбе. Вот нежный силуэт вихрастого кота вползает зябким кошачьим движением из-под коленок вверх; рука Лагалетта тянется назад; котенок занялся рукой. Лагалетт лежит лбом на земле, забыв молитву, и играет с котенком, торчащим на его заду» (с. 89–90).

Перед нами повышенный интерес, напряженное вглядывание противоположных полюсов друг в друга, личная заинтересованность, чуть ли не взаимная влюбленность. Сцена с котенком показывает, что сердцу героя свойственно сострадание к одиночеству и физической слабости врага.

С кем Христос? По вине Лагалетта Лариво ссылают. Но опыт изменяет героя: «Великая любовница и великий ум стоили друг друга. Они сделали то, что я стал простым, умеренным смертным – и великая революция меня пощадила».

К вернувшемуся Лариво возвращается его овдовевшая служанка Дениза: «Она не пыталась осмыслить событий, но была добра». Сам Лариво – секретарь суда, он «стал проще в эти годы», думает «о доброте, о смерти» и «сохранил доброту, но стал чрезвычайно, до крайности спокоен». Герой знает, что, «убивая, он не имеет права жить», и постоянно готов «встретить смерть, как добрую соседку». Смерть и доброта здесь идут вместе. Но в каком смысле?

Посылая ежедневно десятки людей на казнь, герой делает это как бы не по своей воле – ведь он не из числа детей революции, а из числа ее отцов,

«…из тех, чьи голоса <…> сожгли последние жатвы церкви и трона и засеяли пожарища колючим семенем новых времен – и семя прорастало в крови. – И ныне революция, дочь наших юных порывов, водила отцовской рукой: „Смерть, смерть, смерть“» (с. 98).

Фразеология «отцов и детей» революции отсылает к Кастельруа, который «зачинал революцию» вместе с героем. Далее развивается фраза из опуса Кастельруа – о «Христа кровавой орифламме», обвиняющая Христа в злоупотреблениях, прикрытых его именем:

«Разве тот, кого, истерзав на кресте, люди назвали богом, разве тот не был повинен в миллионах костров и распятий? В сумасшествии детей-крестоносцев, в истреблении евреев, из рода которых он вышел?.. – Если бы Христос был бессмертен, безумие и вечное отчаяние стали бы его уделом, он носился бы над миром, как непрестанный вопль сожаления о содеянном» (с. 98–99).

Позиция Лариво проясняется: он враг террора.

На фоне истребления и ненависти Лариво думает: «Немного человеческой любви – это спасительно» (с. 99). Он, как и его Дениза, пытается противодействовать смерти: когда он видит у себя на кухне человека в окровавленных носках, он вспоминает, что видел того в толпе изгоняемых священников, и только говорит: «Дайте же батюшке чистые чулки, Дениза» (с. 97). Затем оказывается, что вместе с отцом Витралем Дениза, как уже было сказано, подобрала и Лагалетта, который все так же несносен. Лариво рад доброте Денизы – и держит дверь открытой, чтобы лучше слышать голоса, доносящиеся с кухни.

«Под кровом торжественного палача» – слово «торжественный» здесь опять из лексики Кастельруа, ср. его фразу «торжественный произвол» – священники в безопасности. Поп Витраль – человек могучий и мужиковатый – надевает фартук и берет на себя домашнюю работу. Он ведет жизнь простолюдина: крадет в деревнях дрова и конину и дерется за них. Он хочет жениться на Денизе, и она не без оснований считает его якобинцем. Революцию он оправдывает: «Натура не выдержала!» (с. 104). Но и Лагалетт приударяет за Денизой. Мелькают и чередуются гротескные сцены. Лагалетт паясничает и строит козни Витралю. Лариво по душе «злой шут» Лагалетт – даже тогда, когда раздраженный епископ начинает нападать на него самого от имени того же Иисуса:

«Итак, что же вы подожгли? Трон святого Людовика… престол святого Петра… Вы не дали этим беднякам освободить свои зады из их гнездилища и спалили их вместе с ихней священной мебелью. Вы и развратник Кастельруа – причина позора и бедствий Иисуса во Франции» (с. 105).

Как бы то ни было, герой не собирается мстить Лагалетту. Наоборот, это тот ему мстит, донося и на него, и на Витраля. В ночь перед судом Лагалетт даже пытается зарезать Лариво – зарезать его