Зависимость и ее человек: записки психиатра-нарколога - Марат Агинян

назвал наши встречи групповой терапией просто потому, что их надо было как-то называть. Меня мало заботили названия и формальные характеристики. В рехабах и группах самопомощи АА, АН, ВДА (Взрослые Дети Алкоголиков) я слушал собравшихся и задавался вопросом: а что, если эти люди помогают самим себе и друг другу не благодаря формализованному общению, а вопреки? Не потому, что «нужно общаться так-то и так-то», а потому, что есть само общение. Так вот: для первопроходцев «Привилегии» я выбрал непринужденный, простой стиль взаимодействия, без натужных ритуалов.

Что насчет содержательной стороны дела? В рехабах беседы ведутся каждый день: реабилитанты рассаживаются на диванах, креслах, стульях, поставленных кругом, чтобы каждый мог видеть каждого. Обсуждают все, что беспокоит: отношения с мамой, насилие в детстве, одиночество, обиды, злость, тягу к алкоголю, повседневные ссоры, еженощные кошмары, спорт, книги, планы на день, на месяц, на жизнь. Поначалу я не мог понять, что в этих бесконечных разговорах такого. Что в них такого терапевтического? Нарколог в стационаре оценивает состояние пациента, проводит детоксикацию, лечит синдром отмены, дает рекомендации по предотвращению рецидива. Психиатр диагностирует и лечит аффективные, тревожные и прочие расстройства психики. Психолог изучает проблемы своего клиента и помогает ему прийти к таким выводам, с которыми можно жить дальше. А что делает терапевтическая группа? Участники группы – напуганные, подавленные, виноватые, раздраженные, отрешенные, замкнутые люди. Они приносят с собой пригоршню боли, страха, одиночества, растерянности. И вот, имея все это, они принимаются беседовать друг с другом. Это не опасно? Эти люди не могут ухудшить свое положение? Разве они могут дать друг другу что-то ценное? Но я видел и, главное, чувствовал: дают. Дают и получают. Я видел это на всех собраниях групп самопомощи. Я имел возможность разговаривать со многими один на один, а с некоторыми подружился. Реабилитанты рассказывали мне, что обсуждалось на группе вчера или сегодня утром, что им помогло и что задело, что они собираются вынести на обсуждение сегодня вечером и что не хотят выносить. Я задавал вопросы и слушал ответы, изучая глазами их шрамы, татуировки, пирсинг, плохие зубы и хорошую, настоящую, подлинную неуверенность – неуверенность, делающую нас нами. В них была та самая неизбывная заброшенность, о которой писали мои «друзья»-экзистенциалисты, и в то же время желание позаботиться о себе, желание внести в свой день и в свою жизнь немного тепла. Начинающие – да, эти оставались скептичными какое-то время и лишь потом постепенно втягивались в мир непрекращающегося разговора желающих, чувствующих, мыслящих собратьев, становились частью этого самоисцеляющегося Lebenswelt[62] и помогали другим начинающим. Я видел, думал, чувствовал: человек человеку врач.

Открытия, озарения, предельный интерес к людям толкали меня вперед, но в то же время я сомневался и в собственной компетентности, и в самой групповой терапии, точнее, вот в этой ее габитуально-ритуальной конфигурации. Лучшее, что может случиться в коммуникативном пространстве, спонтанно по своей природе, алогично, неинтеллигибельно. Нужно ли приспосабливать живой диалог к «терапевтическим» формальностям и если да, то в какой степени? Не будет ли это покушением на подлинность общения? Вот о чем я размышлял.

Тем не менее я отложил антипсихиатрический бунт и принял некоторые принципы групповой терапии, такие как «здесь и теперь», безоценочность, обратная связь с опорой на Я-высказывания. Я предположил, что группообразующих принципов должно быть мало, а роль модератора должна быть как можно более скромной. Принципы – формальность. Модерация – формальность. Больше пространства для свободного, живого разговора, больше автономии для каждого, и пусть из этого получится то, что получится.

И вот стулья поставлены. Я смотрю на участников первой терапевтической группы. Один бесперебойно шутит – это его излюбленный способ совладать с неловкостью. Другой смотрит на всех с подозрением. Третья сидит с лицом, говорящим: «Что я делаю среди этих больных людей?» Четвертый отстранен и вежливо улыбается. Пятый возится с чаем. Я кашлянул и начал:

– Друзья, мы приступаем к групповой терапии. Насколько хорошо она пойдет, зависит от каждого из нас. Правила записаны на доске. Придерживаться их несложно. Нет необходимости говорить «Я алкоголик» или «Я наркоман», называйте себя хоть королевой Англии, хоть дикобразом – как вам нравится. Достаточно сказать: «У меня сложились проблемные отношения с таким-то психоактивным веществом». Назовите стаж употребления и период трезвости – это сориентирует остальных. Итак, давайте знакомиться.

2

Необходимо кое-что сказать о трезвости. Если у тебя нет аддиктивного опыта, то, вероятно, и вопросов о трезвости тоже нет. Другое дело, если ты годами жил или жила в крепком браке с аддиктивным веществом. Брак оказался абьюзивным: тебя одной рукой гладили, другой рукой били по голове, и теперь, после развода, ты еще не совсем понимаешь, как жить. На наших терапевтических встречах ребята подняли больше вопросов о трезвости, чем о зависимости. Я тогда подумал: «Нас, наркологов, учат диагностировать и лечить аддикции, но нам ничего не рассказывают о трезвости. А ведь специалист по аддиктивным расстройствам беспомощен и бесполезен, если не разбирается в трезвости».

Опьянение – очаровывающее, притягательное для многих людей состояние. Как для аддиктов, так и для людей без химической зависимости. Это и радость, и безмятежность, и удовольствие, и необычные ощущения. Применение этанола и других веществ – быстрый способ этого достичь. При хорошем раскладе потребность находиться в состоянии опьянения не такая сильная и не столь назойливая, а употребление – что-то такое, чем можно управлять без особых усилий. При плохом раскладе опьянение выдвигается на приоритетное место в жизни человека, оттесняя на периферию другие интересы, задачи, цели. И хотя содержание переживаний во время и после опьянения год за годом меняется (становится меньше приятного и больше неприятного), потребность в употреблении при этом не ослабевает, а, как правило, усиливается.

Такова зависимость. Эссенция зависимости – потребность, причем «сломанная», «неисправная», «сорвавшаяся с цепи» потребность, с которой, кажется, ничего уже не поделать. «Хочу», «надо», «буду», «сегодня можно», «я чуть-чуть», «ну пожалуйста» – и все это убедительно, настойчиво, долго. С этим трудно жить. Это нельзя взять и остановить. Эта потребность будто живет своей жизнью: она хочет одно и то же, ей, в общем-то, безразличны твои ценности, твое здравомыслие, твои близкие, твоя жизнь и ты сам.

А что есть противоположность зависимости?

Самим зависимым кажется, что противоположность зависимости – трезвость. Как будто с наступлением трезвости зависимость заканчивается. Нет, к сожалению. Когда зависимость начинает приносить больше страданий, чем радости, аддикты пытаются воздержаться от употребления, жить трезвой жизнью, вернуться к утраченным интересам. Но оказывается, что в трезвости полно своих страданий, и она день за днем теряет привлекательность и смысл, и зависимые делают свое первое исключение, потом второе, третье – и заново погружаются в болото опьянения. Потом снова трезвость, снова срыв, трезвость, срыв – и так всю жизнь.

Что не так с трезвостью? Разговаривая с аддиктами, которые достигли больших сроков трезвости, я обнаружил две вещи.

Первая: трезвость одним в тягость, другим в радость. Недавно я прочел книгу Майи Шалавиц[63] – нейробиолога с личным аддиктивным опытом. Шалавиц, как я смог понять по некоторым повторяющимся репликам, будто бы стыдливо облизывается, вспоминая прежние пьяные ощущения, и с сожалением констатирует, что ей сейчас нельзя, так как она не сможет остановиться. Это трезвость «с царапинкой». Трезвость, достигнутая путем самозапрета: «Я не употребляю, так как мне нельзя, а так бы, конечно…» Похоже, Шалавиц не до конца довольна своей трезвостью. Есть и трезвость-выбор. Когда ты честно взвешиваешь плюсы и минусы употребления, крепко задумываешься над этим и выбираешь трезвость, внутри которой есть свои плюсы и минусы, но их соотношение для тебя более привлекательно, чем то, к чему тебя привела твоя зависимость. Выбор, который подразумевает принятие на себя обязательств жить оставшуюся жизнь определенным образом. Трезвость-самозапрет – источник неустранимых страданий, жизнь с ощущением лишенности. Трезвость-выбор – жизнь с ощущением внутренней свободы: ты не обязан поступать так, как велят твои аддиктивные импульсы, мысли и чувства. Потому что противоположность зависимости – именно свобода, а трезвость – лишь условие для ее достижения.

Вторая вещь: как правило, чем больше срок трезвости, тем больше люди довольны своей трезвостью. Мой друг, теперь уже с двадцатилетним опытом