Зависимость и ее человек: записки психиатра-нарколога - Марат Агинян

и до сих пор точно не знаю, как объяснить такой успех. Позже, когда группа стала расти, из тридцати двух человек в течение двух лет в срыв ушли только шестеро, остальные продолжали свой трезвый путь без падений. Возможно, дело в дружбе. Представьте себе наилучшую дружбу, какая только может быть. Вот кем мы были и кем являемся до сих пор – настоящими друзьями. Терапевтические встречи проходили в атмосфере любви, уважения, сострадания. Я знаю это, потому что после завершения каждой групповой сессии сидел в кабинете с закрытыми глазами, с пустой от усталости головой, но с переполненной душой. И я знаю это, потому что каждый признавался, что с нетерпением ждет следующей встречи. Возможно, дело в любви. «Любовь врача излечивает пациента», – говорил психиатр Иэн Дишарт Сатти, а ведь на терапевтической группе каждый каждому врач. Но такое сентиментальное объяснение вряд ли примут строгие ученые, изучающие восстановление аддиктов. Поэтому я возвращаюсь к исходному допущению – к тому, с которого началась «Привилегия»: существует естественный путь преодоления аддикции, и этот путь требует собственного желания человека, поддержки со стороны других и четкого плана действий.

Мы создали чат в мессенджере WhatsApp. Сейчас-то я знаю, что чаты помогают людям в борьбе с аддикцией, но тогда онлайн-формат общения мне казался чем-то несерьезным или как минимум неподходящим для терапевтического процесса. Общались мы постоянно: давали поддержку и беззлобно поддевали друг друга, делились трудными переживаниями и прикольными клипами, поздравляли друг друга с очередным месяцем трезвости и новым котиком, обсуждали книги и мультики, договаривались ходить в кино, на футбол, в стрелковый клуб. Помню, как-то девушка из Томска то ли была близка к срыву, то ли пребывала в тяжелом отчаянии. У нее шел восьмой месяц трезвости. Что мы тогда сделали: каждый отправил ей свое фото, а кто-то и видео со словами «Я за тебя переживаю», «Я в тебя верю», «Я с тобой, родная». Позже она написала, что была потрясена такой поддержкой, что именно это в тот момент было ей нужно и что она долго ревела от какого-то хорошего, правильного, сильного чувства.

Жили жизнь, в общем: веселую и грустную, добрую и злую – всякую, но непременно трезвую. Позже профессор В. М. Ялтонский, специалист, внедривший КПТ и МИ в наркологическую практику в те времена, когда это еще не было мейнстримом, в частной беседе сказал мне, что наркологи видят аддиктов в период употребления и непосредственно после, но не наблюдают в долгосрочной перспективе и что мы, профессионалы, лишены бесценной информации о том, как люди строят трезвость. Ну я-то не был лишен, получается. Я день за днем изучал изменения привилежцев и делал заметки, из которых вырастали новые тезисы, дополнявшие и развивавшие корпус знаний «Привилегии». В какой-то момент наша программа стала настолько хорошо систематизированной, стройной, непротиворечивой и, главное, понятной и полезной, что я понял: у нас кое-что есть. Не просто набор предположений, а достаточно хорошо продуманная программа, учитывающая многомерность аддиктивной проблематики и сложность построения трезвой жизни. У нас есть то, что может помочь тысячам.

Я видел также наши уязвимости, безусловно. В первые годы существования «Привилегии» я был единственным специалистом. Я собирал программу вдали от грубой, косной, научно и этически некорректной наркологической службы, и это очень хорошо. Но в то же время я почти не взаимодействовал с более сильными коллегами, а значит, мог не видеть какие-то свои ошибки. Я понимал, что надо наводить мосты с профессиональной братией. Также я понимал, что без скрупулезного исследования безопасности, реализуемости и эффективности «Привилегия» не может считаться чем-то благонадежным. Ну и что, что это помогло небольшой группе аддиктов, – серьезно заявить о себе мы можем только после сбора, анализа данных и получения убедительных, непротиворечивых выводов. «Так что, – говорил я себе, – все только начинается. Самое интересное и трудное впереди».

6

Аддикция – это вообще что?

Я продолжаю задавать себе этот вопрос. Продолжаю искать ответ на него в научных исследованиях, в рассказах зависимых, в собственном разуме и сердце. Везде ищу удовлетворительный, исчерпывающий ответ и не нахожу. Вы можете сказать: «Док, в предыдущих главах вы досконально изложили суть аддиктивного поведения. Разве вопрос не исчерпан?» Странно и неожиданно, но нет: вопрос аддикции, как бы мы на него ни отвечали, продолжает лежать на столе как все еще не битая карта. Я не знаю, что такое аддикция, до сих пор не знаю. Но я видел, как тяжело было людям, привыкшим годами жить в освобождающей любви и удушающем браке с алкоголем. Я видел, я слышал, мне говорили, как непросто день за днем налаживать отношения с так называемой реальностью и учиться взаимодействовать с ней напрямую, без психоактивного посредника: переживать то, что есть, тем, что есть.

Рассказывая об аддикции, нейроученые в центр обсуждения ставят головной мозг. «Аддикция – это то, что случилось с мозгом», – говорят они. При этом одни уточняют: «Аддикция – это то, чем заболел мозг, и мы поможем аддиктам, если придумаем лекарство, способное вылечить поврежденные участки мозга и восстановить разлаженные функции нейронов». Другие твердят: «Нет, аддикция – это то, чему мозг научился. Это опыт, пусть и не очень полезный. Аддикты помогут себе, если переучат свой мозг, научат его функционировать без аддиктивных костылей, и есть масса примеров, доказывающих, что это так». Есть и те, кто стоит на позиции «и, и»: «Да, в основе аддикции лежит научение, то есть нейропластические изменения, но эти изменения настолько экстремальны, что дело в конце концов выглядит как патология и должно быть расценено как патология».

Психологи выпячивают другой аспект аддикции: мысли, желания, эмоции аддикта, их взаимосвязь, а также то, как они развивались в течение жизни, и то, как они актуализируются в той или иной ситуации. «Важно знать, из чего соткана психическая ткань аддикции, – говорят они, – как ее видит и что с ней делает аддиктивная личность и к чему это в конце концов приводит».

Социологи в своих книгах рассказывают о социальной среде, в которой те или иные факторы способствуют развитию аддикции. Знак качества подобной литературы – обязательное упоминание исследований в отношении американских солдат, которые во время Вьетнамской войны подсели на героин, а после возвращения запросто бросили. Или исследований поведения крыс, которые в скучной клетке подсаживались на морфин, но переставали употреблять его в веселом крысином луна-парке с мячиками, колесиками и прочим баловством.

В спорах между ощупывающими слона в темной комнате обычно выигрывает тот, кто включает свет. Да, аддикция – результат интеракции биологических, психологических, социально-средовых факторов. Это так и никак иначе. Тут есть место для разочарования. Мне бы хотелось ткнуть пальцем во что-то и сказать: «Вот это аддикция, а все остальное второстепенно». Но, похоже, так не получится. Аддикция – это интеракции. Множество интеракций. Поэтому я, как и мои коллеги, на всяких скучных интервью отвечаю: «Ну, вы знаете, аддикция – это сложный биопсихосоциальный феномен, бу-бу-бу».

До терапевтических групп в глубине души я оставался, скорее, биоцентристски ориентированным специалистом: я думал не о «человеке с аддикцией», а об «аддиктивном мозге». Дофамин, лимбическая система, все такое. Терапевтические группы – прекрасное лекарство от биоцентризма. После нескольких месяцев встреч с группой я стал думать: не так важна аддикция, ее природа, ее тайные ходы; намного важнее люди, у которых, так уж получилось, сложилась аддиктивная жизнь. Они общаются между собой не как жители какой-то отдельной аддиктивной планеты, нет. Они общаются между собой как люди. И этого достаточно для того, чтобы их жизнь наладилась. Для того чтобы они перешли в трезвость и пустили в ней корни. Да, мириады биологических, психических и социальных факторов постоянно взаимодействуют и создают то сложное, многоаспектное явление, которое мы пытаемся охватить зонтичным термином «аддикция». Но это не точно, это только предположение – выход из аддикции случится намного быстрее, если включить человека в исцеляющий социальный контекст. Пусть фармакологи ищут эффективные лекарства (спасибо им за адекватные препараты для лечения психозов, депрессии, тревожных расстройств и бессонницы). Пусть психотерапевты разрабатывают действенные и бережные подходы для помощи аддиктам. Но в конце 2015 года я понял, что все это будет намного лучше работать в сочетании