Россия, которую мы догоняем - Лев Вершинин

Основной тезис, по сути, был один: «еврейский вопрос не является ни религиозным, ни экономическим, ни социальным, а только национальным». То есть евреи, заявлял он, не набор религиозных общин, а единый народ, волею судьбы утративший свой «национальный очаг» и всеми нелюбимый, поскольку никто не любит чужаков в доме. Таким образом, «народу без земли» следует подыскать «землю без народа», с помощью великих держав получить на нее право и заселить, покинув негостеприимную Европу. А уж потом, создав собственное государство (разумеется, «культурное, прогрессивное и цивилизованное»), как равный с равными, влиться в «сообщество европейских наций». Многое в этой книге, именуемой некоторыми Библией Сионизма, не совсем соответствовало истине, — например, автор плохо понимал, кто такие евреи вообще, считая таковыми только ашкеназов, «европейцев Моисеева закона», таких, каким был сам (о восточных евреях-сефардах он если что и слышал, то мало, а про эфиопских иудеев не знал вообще ничего). Но эти нюансы на тот момент ничего не определяли. Зато Герцль был с избытком наделен волей и даром убеждения. Всего за несколько лет (даже книга еще не было напечатана), он создал кружок единомышленников, раскинул сеть связей по всей Европе и пробил путь не только в кабинеты богатых евреев-благотворителей, помогавших деньгами «палестинофилам», вплоть до Ротшильда, но и в правительственные кулуары тех самых великих держав. А через год в Базеле состоялся и первый Всемирный Еврейский Конгресс, на котором была создана Всемирная Сионистская Организация. «Сионистская», — потому, что после долгих и трудных дебатов единственной площадкой, подходящей для строительства «национального дома» была признана Палестина.

Собственно, сам Герцль был, скорее, «территориалистом», то есть, главным считал добиться собственного государства, а где, — хоть в Палестине, хоть в Аргентине, хоть в Африке, — не считал принципиально важным, но отстоять свою идею не смог. Главным образом, благодаря крайне жесткой позиции полностью влившихся в состав ВСО «палестинофилов», для которых этот вопрос принципиален, некоторого числа раввинов, согласных совместить традицию с новациями, но главное — делегатов из России. Те, сами по себе люди вполне светские, убедительно доказывали, что главный «мобилизационный резерв» новорожденной организации, как ни крути, местечковая, крайне религиозная беднота Восточной Европы, стронуть которую с места можно, только поманив понятными ей ценностями. Делегаты от Западной Европы, за которыми, кроме немногочисленных кружков романтиков, никто не стоял, признали их правоту и, таким образом, Отец-Основатель остался в меньшинстве. Судя по всему — в том числе и по его личной переписке, — он довольно тяжело переживал это, пытался переубедить коллег, с восторгом ухватился за предложенную англичанами идею переселения евреев в Восточную Кению с перспективой создания там «фундамента национального дома», но опять столкнулся с жестким противодействием. В результате же, когда проект, казавшийся ему очень перспективным, — по причине резко отрицательного отношения коллег, — рухнул, не пережил такого потрясения и скончался совсем еще не старым человеком. Однако поезд, стронутый им с места, уже пошел. Романтика «создания народа» и «строительства национального дома» захватила многих. В Западной Европе их по-прежнему было сравнительно мало, в основном интеллектуалы-романтики, зато их агитация дошла до еврейских олигархов, и те начали раскошеливаться, а вот на востоке тон задавали выходцы из бедных и чуть выше, чем бедные, слоев, малообразованные, но до крайности фанатичные, социалисты до мозга костей.

После событий, связанных с революцией в России, началась «Вторая Алия», довольно солидная, не менее 40 тысяч. В основном, как и за 25 лет до того, бежала беднота, про всякие америки даже не мечтавшая, и бежала общинами, опять-таки оседая в городах, чтобы молиться и работать. Никакими сионистами эти бедняги не были, однако в общей массе уже выделялись «идейные», — как правило, романтичная молодежь, проникшаяся идеями социализма, но по итогам революционных событий, в которых многие даже активно поучаствовали, пришедшая к выводу, что социализм должен быть национальным. Эти ребята были, в основном, абсолютно не религиозны, в старые города не тянулись, но, напротив, стремились исполнять главную на тот момент доктрину сионизма «Еврейский труд на еврейской земле». А земля была: на деньги, довольно щедро жертвуемые западными доброхотами, которые сами в Палестину не стремились, но более или менее раскошеливались, у знатных арабов, владевших огромными, хотя и не слишком хорошими (а то и вовсе плохими) латифундиями, закупались весьма солидные участки. Так появились первые, ставшие позже знаменитыми кибуцы — сельскохозяйственные коммуны, где все было общим, а труд обязателен (причем, наемный труд исключался как явление). Так появились и поселки, позже разросшиеся в новые, уже чисто еврейские по составу населения города.

Отношения с турками и арабами при этом по-прежнему оставались ровными, без враждебности: латифундисты получали хорошую плату за бросовые почвы и были довольны, турецкие власти тоже были довольны, поскольку бросовые почвы спустя год-другой упорного труда становились совсем даже не бросовыми, а это пополняло бюджет. Простые же крестьяне на земли, купленные еврейскими эмигрантами, не зарились, поскольку не могли их окультурить, а потому трений не было. Правда, возникало некоторое, так сказать, общее непонимание: для арабов само понятие «светский еврей», да еще и трудившийся на земле, было чем-то сродни сферическому коню в вакууме, выпадавшим за рамки всяческого понимания, однако в первые десятилетия ХХ века особых обострений не возникало. Тем паче, что новые обитатели Святой Земли, как положено социалистам, считавшие всех людей равными, вели себя с соседями вполне дружелюбно, не выпендриваясь и на полном серьезе намереваясь из «обносков Европы» стать совсем новым народом, естественной частью населения Палестины.

Два одиночества

Прочитав на эту тему практически все, что можно было раздобыть, причем во всех вариациях, я убежден: массовое физическое уничтожение евреев в планы нацистов не входило. Не любили? Да. Считали чуждой расой и вредным элементом? Безусловно. Стремились ограничить в правах и обобрать? Бесспорно. Но не более того. Расскажи кто-то в 1933-м даже Гиммлеру или Штрай*censored*у, — не говоря уж о Гитлере, который был при необходимости совершенно беспощаден, но по натуре не жесток, — о расстрельных рвах и лагерях уничтожения, лидеры НСДАП покрутили бы пальцем у виска. Для них было принципиально только одно: избавиться любой ценой, и создание евреям невыносимой жизни на тот момент считалось ценой максимальной. В этих намерениях они были тверды, предупреждали обо всем заранее, ничего не скрывая, и что с их приходом к власти немецких (о других в тот момент никто еще и не думал) евреев ожидают непростые времена, тайной не было. Однако сами немецкие евреи осознали всю сложность ситуации далеко не сразу, — что, кстати, вполне понятно, — а лидеры еврейских организаций, привыкшие к порядкам Веймарской Республики, исходили из того, что далеко не все предвыборные речи после выборов становятся руководством к действию, а следовательно, к новым условиям вполне можно так или иначе приспособиться.

При этом руководители «традиционных» (религиозных) общин, как ни странно, приняли новую власть даже с некоторым удовлетворением: раввинам очень не нравился процесс ассимиляции, зашедший уже очень далеко и выведший из сферы их влияния немалую часть паствы, в том числе и финансово состоятельной. Их вполне устраивало возрождение своего рода «гетто», резервации, где вынужденно вернувшиеся к религии евреи жили бы тихо, варясь в своем соусе, никуда не высовываясь и ни в чем не участвуя. Примерно в этом ключе они и работали, общаясь с новыми властями, а пиком их деятельности в данном направлении стал Меморандум 4 октября 1933 года, посланный от имени религиозных общин Германии на имя фюрера и рейхсканцлера. Суть документа заключалась в том, что иудаизм — всего лишь религия, не имеющая к марксизму никакого отношения, что коммунизм — «изобретение кучки изгоев», порвавших с традицией, а евреи-ортодоксы в целом — категорически против «отвратительной антинемецкой пропаганды». Следовательно, — просили раввины, — евреям нужен только «свой скромный уголок», где они могли бы молиться и работать на пользу Германии, за которую (это подчеркивалось особо) многие тысячи религиозных иудеев пали на фронтах Первой мировой войны, «о чем прекрасно известно рейхсканцлеру, который и сам фронтовик». А если новые власти хотят уничтожить всех евреев, так пусть прямо об этом скажут, чтобы люди могли подготовиться к встрече с Богом. Этот, последний, абзац меморандума был сугубо риторическим, и адресат воспринял его именно так. Самому Гитлеру документ на стол, конечно, не положили. Ответ пришел из намного более низких инстанций, и хотя был выдержан в подчеркнуто холодных, с оттенком презрения тонах, в тексте указывалось, что уничтожать никто никого не собирается, куда девать евреев, власти думают, а пока пусть живут в соответствии с обещаниями — тихо и незаметно.