Россия, которую мы догоняем - Лев Вершинин

В общем, и нацисты, и сионисты оказались в сложном положении. А когда в мае 1939 года Великобритания, стремясь как-то остановить арабские протесты, вернее, уже настоящую войну, установила «пятилетнюю квоту» в 75 тысяч человек, фактически закрыв дорогу в Палестину желающим, которых было уже очень много, стало понятно: дело зашло в тупик. Конечно, какие-то тропки оставались: возникла, например, подпольная организация «Моссад ле-Алия Бет», помогавшая молодым и крепким добраться до Святой Земли и обустроиться там нелегально, что-то предпринимало и Имперское агентство по эмиграции евреев, по мнению некоторых исследователей, помогавшее подпольщикам в их работе, но это были капли в море, а желание нацистов во что бы то ни стало избавиться от евреев было непреклонным. Поиски решения взял в свои руки лично Гиммлер (что естественно, поскольку еврейская эмиграция входила в сферу компетенции именно СС), в одной из бесед с личным врачом обронивший по сему поводу нечто вроде «Нужно искать решение, не убивать же их». Совещания шли одно за другим, вменяемого варианта не видели ни руководители Рейха, ни сионисты. Лишь в мае 1940 года в конце туннеля забрезжило какое-то подобие просвета. После капитуляции Франции один из ведущих сотрудников МИД, советник Франц Радема*censored*, изучив различные старые документы, предложил забрать под «временный приют для евреев» остров Мадагаскар. По мнению автора идеи, такой вариант, курируемый опять-таки СС (при самоуправлении, возглавляемом сионистами), «дал бы евреям спокойствие, одновременно купировав негодование в еврейских кругах США, сняв одну из сложных проблем Рейха». План обсуждали на высшем уровне, с участием самого Гитлера и с привлечением Муссолини, и план понравился, а раболепные холуи из Виши поспешили заверить, что ради такого дела и Мадагаскара не жалко. В общем, дело почти пошло, причем куратором проекта стал не кто иной, как все тот же Эйхман, исполнительный чинуша, которому было все равно, что делать, но, как признавался он позже, на процессе, все таки «помогать евреям было куда приятнее, чем доставлять им неприятности». Единственный нюанс заключался в том, что Мадагаскар — остров, причем далекий, и смогут ли караваны выйти в путь, зависело от Владычицы Морей, и только от нее, Лондон же на попытки прощупывания почвы через третьи страны не откликнулся. Единственным вариантом оставалось только сопровождение транспортов в Африку конвоями Кригсмарине, — но это уже был полный абсурд, о котором никто не говорил ни всерьез, ни даже в шутку. Так что, после проигрыша Рейхом «битвы за Англию» и, тем более, Мадагаскарской операции вопрос был снят с повестки дня. А потом было то, что было потом, и знаете, я не поручусь, что нацисты, с которых никто не снимает вину, были самыми виноватыми в случившемся.

И еще вот что. Закрывая вопрос о «сотрудничестве», было бы нечестно и неправильно обойти молчанием деятельность т. н. «группы Штерна», на которую любят ссылаться озабоченные, доказывая фактом (несомненным фактом) ее существования тезис о «сионистах — союзниках Гитлера». Так вот, Авраам (сам он называл себя Яир) Штерн, поэтромантик и совершенно бесстрашный по натуре парень, был молодым и очень активным «ревизионистом», видным лидером военизированной правой организации «Иргун», созданной Жаботинским. На дух не принимал социализма, исповедовал культ сильной личности (считая идеалами, — как и сам Жаботинский, — Пилсудского и Муссолини), яростно отвергал любые виды «низкопоклонства перед Западом» и верил в вооруженную борьбу как единственное действенное решение всех проблем. К 1939-му, когда поток эмиграции в Палестину был фактически перекрыт, оказался во главе тех, кто считал, что англичане совершили предательство и поэтому стали главными, хуже немцев, врагами еврейских националистов. Первое реальности соответствовало, а второе нет, но переубедить фанатиков невозможно: он упорно не верил в то, что НСДАП может пойти в решении «еврейского вопроса» дальше, чем уже пошла, и считал, что союз сионизма с нацизмом может быть не менее полезен во время войны, нежели во время мира. Такие взгляды сделали его — при всем обаянии и авторитете — не просто изгоем, но изгоем вдвойне: социал-сионисты вообще считали Яира опасным психопатом, но после начала войны «перемирие» с англичанами объявил и Жаботинский, в связи с чем Штерн и его сторонники оказались в меньшинстве даже в родной, весьма агрессивной «Иргун», из которой в августе 1940 года и вышли, организовав очень небольшую (при жизни основателя — около полусотни бойцов, в лучшие годы, к 1946-му, — примерно двести), но активную группировку ЛЕХИ. По сути — ультрарадикальную, с оттенком мессианства боевую фракцию, никому (тем паче, что харизматик Жаботинский уже умер) не подчинявшуюся и фактически объявившую войну Великобритании. Тормозов у Яира не было. Мозгов, к сожалению, тоже. Мелкие вылазки против одиноких патрульных он всерьез считал военными действиями, а рассуждая о нацистах, тупо исходил из реалий 1933 года («националист националиста всегда поймет»). Исходя из чего, настаивал на союзе не только с Италией (это бы еще полбеды), но и с Германией, утверждая, что «в награду за помощь Гитлер поможет создать еврейское государство, а если мы будем стоять за англичан, он в отместку уничтожит наших братьев в Европе». В конце 1940 года гонец ЛЕХИ, Нафтали Любенчик, проник в Бейрут и встретился с агентом германского МИД фон Хентигом, подписав с ним совместный меморандум о сотрудничестве. В документе с немецкой стороны еще раз подтверждалось, что цель наци — не уничтожение евреев, а их эмиграция из Европы, и указывалось на возможность будущего сотрудничества «нового еврейского государства с Рейхом». Еврейская сторона, в свою очередь, брала на себя обязательства активизировать военные действия против англичан, причем эмиссар Штерна обещал даже помочь в создании отрядов для войны в Европе на стороне Германии. Самый цимес сего «протокола о намерениях» состоит в том, что общались два одиночества: фон Хентиг в рамках системы был ниже, чем пешка, и не имел никаких полномочий, а структура, представляемая Любенчиком, в рамках сионизма была величиной политически даже не нулевой, но, скорее, отрицательной.

Судя по всему, Яир (поэтическая натура) и его отморозки (в Штатах из таких получались отменные гангстеры) не осознавали, что творят. Наоборот, были уверены в своей исторической правоте. В связи с чем 10 мая 1941 года Штерн выступил по радио, призывая ишув, во-первых, отказать в доверии Еврейскому Агентству — «клике стареющих лоббистов», покорно заискивающих перед англичанами, «безвозмездно поставляя им еврейское пушечное мясо», а во-вторых, «в преддверии неизбежной германской оккупации показать арабам превосходство еврейских сил». Это уже выходило за всякие границы. Англичане отдали приказ об аресте людей из ЛЕХИ, руководство ишува полностью этот приказ одобрило, подавляющее большинство еврейского населения Палестины поддержало, а самого Штерна в газете «Ха-Арец» назвали «квислингом». С этого момента шутки и поблажки кончились: на группу Яира началась охота, причем с участием и властей, и спецслужб еврейского самоуправления. Зверели и «штерновцы». Если ранее считалось, что «еврей еврея обижать не должен», то теперь табу были сняты. 9 января 1942 года боевики ЛЕХИ атаковали еврейский банк в Тель-Авиве, уложив в перестрелке двух прохожих, и драка пошла совсем уже не по-детски, со стрельбой на поражение и трупами всех подряд. В итоге Яир, 12 февраля 1942 года обнаруженный англичанами (с подачи еврейских спецслужб) на конспиративной квартире, был застрелен, как считается, «при попытке побега». Хотя, судя по всему, просто застрелен, потому что надоел. Что, скорее всего, было разумно: после его гибели ЛЕХИ, возглавленная другими решительными парнями, осталась не менее радикальной и беспощадной, нежели раньше, но причуды Штерна в плане поиска союзников прекратились. Вот такая одиссея, если совсем кратко. Что было, то было, из песни слова не выкинешь. Но чтобы на основании этого слова затягивать совсем иную песню, о «военном союзе сионистского движения с гитлеровцами», на мой взгляд, нужно быть чересчур уж озабоченным…

Лоб в лоб

Приступая к изложению предельно деликатной (хотя и такой простой, что проще некуда) темы еврейско-арабских отношений после возникновения сионизма, следует, видимо, начать с того, что обобщенный и привычный термин «арабы», по сути, ошибочен. Это все равно, как если бы, сказав «славяне», далее говорить о, допустим, чехах, болгарах и русских, как о чем-то едином целом, с единым прошлым и схожими чаяниями…

Никто не спорит: культура, — в первую очередь, литературный язык, — и осознание себя некоей общностью объединяют, однако, если разобраться, термин весьма условен. Собственно «арабы» — это население Полуострова и лежащих впритык к нему полупустынных территорий, главным образом, кочевые и наполовину кочевые бедуины. Бесспорно, в эпоху пассионарного выброса многие кланы и племена мигрировали во все стороны света и осели кто где, от Магриба до Центральной Азии, однако от этого страны их проживания «арабскими» в полном смысле слова вовсе не стали. Арабы, даже небогатые, в неформальной табели о рангах стояли наверху, считаться арабом было престижно и элиты (кроме самых мудрых представителей, типа Саладина) к этому стремились, однако «дети земли», — те, кто пахал, пас и сеял, — такими пустяками не особо заморачивались. С них хватало, что они мусульмане. Вот только подсознательная, исконная память социума никуда не девалась, и в XIX веке (что уж говорить о веке двадцатом), с появлением какой-никакой буржуазии, а вслед за тем и интеллигенции, эта память поперла на поверхность. Грубо говоря, при всем осознании культурного единства, потомки жителей Та-Кем, обитающие на берегах Нила, отделяют себя от потомков вавилонян и древних сирийцев, а потомки нумидийцев Алжира, гарамантов Мавритании и мавров Марокко по образу жизни и ее восприятию более похожи на предков, нежели на как бы «братьев». Ну и так далее.