Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева

произнёс по-английски и замялся, не зная, как перевести.

– Я понял, – кивнул Жариков.

– Иван Дормидонтович, – вдруг сказал Андрей, – а что у человека самое главное?

– Как это? – с интересом спросил Жариков.

Смысл вопроса, в основном, ясен, но интересна интерпретация.

– Ну, без чего человек не живёт, так? – подхватил Майкл.

– Да нет, – досадливо мотнул головой Андрей. – Кишки вырежи, он тоже жить не будет, а разве кишки – главное?

– Тогда сердце, – пожал плечами Майкл.

– И так, и не так. Вот, – Андрей постучал себя пальцем по лбу. – Вот что у человека главное. От этого всё в человеке.

Жариков улыбнулся.

– Что ж, можно и так сказать. И какой твой вывод, Андрей?

– Этим двоим не руки массировать, а мозги перетряхнуть надо.

– Это по башке стукнуть? – ехидно поинтересовался Майкл.

– Не придуривайся, понимаешь ведь, о чём я, – сердито сказал Андрей.

Жариков слушал их молча. Так, что они забывали о его присутствии. Он умел становиться незаметным, чтобы говорили не для него, а для себя.

– Ну, и что предлагаешь? Обработку заново им устроить? – Майкл насмешливо скривил губы. – Больно это – раз. Возни много – два. Ничего этого тут нет – три. И может и не сработать – четыре. Хватит?

– Хватит, – вздохнул Андрей. – Только… боль для дела и перетерпеть можно. Это раз. Возни много, так всё равно с ними возимся. Это два. Всё, что нужно… можно найти. Ни за что не поверю, что всё поломали да сожгли. И врачей питомнических найти можно.

– Постреляли их всех.

– А нас? Нет, наверняка кто-то выжил. Сейчас попрятались, конечно, но найти можно. А насчёт четвёртого, что не поможет… – и по-русски: – Клин клином вышибают.

Майкл несогласно мотнул головой, отпил из чашки. Он искал возражение, и Андрей ждал. Ждал и Жариков.

– Хорошо, – глаза у Майкла заблестели. – Раз так, ты на обработку ляжешь?

– А мне-то зачем?

– А затем же! Чтоб совсем прежним стать, как до всего. Ну, как?

Андрей невольно поёжился, зябко передёрнув плечами.

– Нет, не выдержу.

– То-то, – Майкл торжествующе улыбнулся.

Жариков не вмешивался. Что парни называют «обработкой»? Жаль, он только начал изучать литературу. К тому же там термины, а парни говорят на своём жаргоне. И подбиравший эту литературу меньше всего думал об интересах читателя. И впрямую спрашивать парней нельзя: для них это ещё слишком болезненно. Слишком.

– Иван Дормидонтович, – Андрей допил свой чай, поставил чашку. – Вы тоже считаете, что Ма… Михаил прав?

– Отвечу тоже по пунктам, – улыбнулся Жариков. – Я не знаю, что вы называете «обработкой». Это раз. И… и мозг человека, сознание – слишком сложная и тонкая… штука, чтобы вламываться туда, не зная всего. Разрушить легко, наладить трудно.

– Но, если это, – Андрей запнулся, подбирая слова, – если это… плохое… Плохое надо разрушить.

– А что останется? – хмыкнул Майкл. – Мы вот горим, это же тоже разрушение. Хорошо тебе стало после этого?

– А ты что, – насмешливо сощурился Андрей, – прежним хотел остаться? Я – нет. Лучше таким, чем этаким, – несмотря на явную невнятность последней фразы, Майкл понимающе кивнул, соглашаясь, и Андрей посмотрел на Жарикова. – Иван Дормидонтович, одни они не справятся.

– И как помочь? – с искренним интересом спросил Жариков.

Андрей беспомощно вздохнул.

– Они должны сами захотеть, – убеждённо сказал Майкл. – А боли никто не хочет.

После недолгого упрямого молчания Андрей убеждённо сказал:

– Но не может нормальный человек хотеть быть палачом. Нормальный если. Я читал, Иван Дормидонтович, садист – это который любит мучить, так?

– Так, – заинтересованно кивнул Жариков.

– Я и раньше о таких знал. И слышал, и… ладно. Я только не знал, как это называется, и что они – больные.

– Те, что тебя зимой мордовали, больные? – ехидно поинтересовался Майкл.

– Те – просто сволочи, не мешай, – отмахнулся Андрей. – А эти, Чак с Гэбом, они нормальные?

– А когда ты себя здесь всем предлагал, лишь бы не гореть, ты нормальным был или маньяком? – запас ехидства у Майкла ещё далеко не исчерпался.

Андрей смущённо хлопнул длинными пушистыми ресницами.

– Ну-у… дураком был. Думал…

– И они так же думают, – Майкл стал собирать посуду. – Ладно. Мы, как это, заболтали, нет, заговорили вас, Иван Дормидонтович, так?

– Сказал правильно, а по сути нет, – улыбнулся Жариков и продолжил серьёзно: – Много интересного услышал.

– И нужного? – лукаво улыбнулся Андрей.

– Ненужного в моём деле не бывает, – убеждённо сказал Жариков, вставая. – Да и в других делах тоже. Ладно, парни, спокойного дежурства вам. Если что, сразу вызывайте.

– А как же! – кивнул Майкл. – Андрей, давай, пока я посуду мою, сходи, посмотри.

– Ладно.

Из дежурки они вышли вместе. Андрей вопросительно посмотрел на Жарикова, и тот молча покачал головой, показывая, чтобы Андрей шёл один. И пока Андрей легко, бесшумно ступая, шёл по коридору, Жариков вспомнил, каким он увидел парня зимой…

…Аристов вызвал его по селектору.

– Привезли спальника. Зайди. У него истерика.

Когда он прибежал в Юркин кабинет, молодой негр уже только тихо беспомощно всхлипывал, лёжа навзничь на кушетке с закинутыми за голову руками. На полу валялся ворох грязной рваной одежды.

Он уже видел спальников, но всякий раз заново удивлялся красоте их точёных тел, грации каждого движения. Аристов за столом заполнял карточку, и он, кивнув, сразу подошёл к парню. Тот, выкатывая белки, с ужасом смотрел на него, вжимаясь в кушетку, распластываясь всем телом.

– Не надо… простите меня, сэр… не надо… пощадите… – сбивчивая речь из-за всхлипываний стала совсем невнятной.

Он переставил стул и сел рядом с кушеткой. Больше всего ему хотелось погладить эти вздрагивающие от плача плечи, дрожащую грудь, самому вытереть мокрые от слёз по-детски округлые щёки… да, как ребёнку… Но он уже знал, что спальники или боятся любых прикосновений, или расценивают их как сексуальные, и мгновенно входят в состояние сексуального возбуждения, а у некоторых оно наступало при одном взгляде на гениталии. Поэтому, именно поэтому он смотрел только в лицо. И, когда почувствовал, что парень немного успокоился, спросил:

– Сколько тебе лет?

– Сем… – парень всхлипнул, – семнадцать, сэр. Я сильный, я могу работать. Только скажите, сэр, я всё сделаю, сэр.

Обычная, можно даже сказать стандартная реакция. Все рабы боятся врачей, уверяют в своей силе и готовности работать. Но у спальников этот страх уже за гранью и ближе к фобии.

– Как тебя зовут?

Ответ он знает, но надо войти в контакт, заставить парня говорить.

– У раба нет имени, сэр.

Бездумная быстрота ответа выдаёт заученность.

– А как тебя называл хозяин?

И тихое:

– Он не успел дать мне имя, сэр.

– Сколько ты был у него?

– Два дня, сэр.

– А до этого?

– Они… по-разному, сэр, –