Совьетика - Ирина Маленко

К этому времени мы уже поднялись пешком на мой гостиничный этаж, не дожидаясь лифта. Ри Ран улыбнулся:

– Помнишь, в вашей сказке для того, чобы вытащить репку в огороде, понадобилась помощь мышки? Без нее дело ну никак не шло…

– Ну, если хочешь, считай меня мышкой. Но главное – не сидеть сложа лапки… то есть руки! А домой я еще обязательно вернусь, ты не беспокойся!

При этих словах Ри Ран отчего-то заметно погрустнел.

– Я что-нибудь не так сказала? – забеспокоилась я.

– Нет, нет, все так, Женя…Все абсолютно и совершенно так. И ты совсем не мышка из сказки- ты Елена из романа Тургенева «Накануне».

Но выражение лица его оставалось печальным. Мне захотелось сказать ему что-нибудь хорошее.

– Ри Ран, да если бы ваша страна нуждалась во мне, то я бы…Раз уж ты вспомнил про Елену Стахову.

Он не дал мне договорить.

– Женя… Ах ты моя ласточка весенняя! – сказал он проникновенно. Крепко пожал мне руку и побежал вниз по гостиничной лестнице…

Ри Ран ушел, а я еще долго не могла успокоиться. И от его «ласточки» в том числе. Сам того не зная, Ри Ран задел очень чувствительную для меня струну. Что будет дальше – потом, когда моя миссия на Кюрасао подойдет к концу?

Точно я знала только одно: ирландская сага в моей жизни подошла к концу. Ветеранка-партизанка Вайолет сказала как-то, что «удовлетворение должно быть в том, чтобы найти способ противостоять тому, что нас окружает – где бы это ни было». И она, конечно, была права. Это при условии, что ты не чувствуешь себя преданной теми, кого ты считала своими товарищами…

Строго говоря, это не было предательством как таковым – я просто приняла их не за тех, кем они оказались. Почти как когда-то Саида. Кто-то ведь говорил, что русская женщина всегда найдет грабли, чтобы на них наступить!

Это не меня они предали – это было предательство ими своих собственных идеалов во имя американских инвестиций. Но в моем мироощущении предательство идеалов можно было как-то понять, чем-то оправдывать, только простить было нельзя. Это то же самое, что и предательство живого человека, твоего товарища.

Но обращение Дермота ко мне за помощью смутило меня: так может быть, они все-таки действительно притворяющиеся барабанщики?

Я терялась в догадках на этот счет. Но у меня не было ни времени, ни возможности, ни, честно говоря, желания допрашивать его на эту тему. В таких разговорах Дермот был скользким и извилистым, что твой морской угорь. Я чувствовала, что всей правды мне не скажут все равно. Всей правды они не говорят никому. Ни президентам, ни премьерам, ни даже собственным избирателям.

В конце концов, да и нужна ли она мне? Я знаю выделенный мне участок сада – участок, который мне поручено защищать. И знаю, что если со мной что-то случится, они не оставят меня в беде. А разве это и не есть товарищество? Как не оставили они в беде Финтана. К этому времени он уже вернулся в Ирландию – правда, тайком: знойный латиноамериканский суд в высшей инстанции приговорил его с товарищами почти к 20-летнему заключению. Без каких бы то ни было дополнительных доказательств. Латиноамериканские судьи напоминают юнионистов с их « А мы верим, что это «ж-ж-ж» неспроста». Только вот выпущенные после первой стадии суда под залог, ирландцы испарились… И правильно сделали. Материализовались они только уже дома.

Перед отъездом я упросила Дермота позволить мне с Финтаном повидаться. Хотя он возражал и говорил, что это может опять привлечь ко мне внимание кого не надо. Но я сказала ему, что кто не надо гораздо больше был бы удивлен, если бы, учитывая уровень моей дружбы с Финтаном, я вдруг не захотела бы с ним теперь повидаться.

Почти в то же самое время неожиданно умер фермер Фрэнк. Где-то за год до того мы с ним сильно повздорили из-за неполитической ерунды, не стоящей выеденного яйца. Я часто думала о том, как мы помиримся. Я думала, что у меня в запасе много времени. Я же не знала, что он умрет!

Фрэнк умер в Португалии. Он отродясь не ездил отдыхать по европам, а тем летом вдруг почему-то решился. Наверно, его уговорила новая подруга – зажиточная вдова. Еще в дублинском аэропорту он почувствовал себя плохо. Но со свойственным ему упрямством все равно решил лететь… В непривычно для него жарком Лиссабоне его прямо с трапа самолета увезли в реанимацию. Сердце. Когда я узнала об этом – случайно, в интернете – мне чуть не стало дурно. Я закрывала глаза – и видела Фрэнка перед собой живым и так, казалось, и слышала его: «Wait till I tell you, Missus!»…

Ужасная несправедливость того, что он умер, едва дожив до 60-и – умер и никогда уже не увидит объединенной Ирландии, которой он посвятил всю свою жизнь, – разъедала мне сердце. Как это ни странно, но именно его смерть вернула меня, как сказал бы Ри Ран, в объятья партии. Хотя сама партия об этом так и не узнала. Просто я вспоминала, как Фрэнк ругал своих партийных товарищей за их оппортунизм – и в хвост, и в гриву, – но тем не менее никогда даже не помышлял выходить из их рядов. Значит, он все -таки продолжал считать их своими товарищами!… И в память него продолжила считать их таковыми и я. Закусив губу.

Финтан уже знал о смерти Фрэнка и был расстроен ею не меньше моего. Он сильно похудел и постарел за те годы, что я его не видела. У меня просто сердце сжалость при виде того, каким он стал. Хотя его и выручили из беды, но ото всех дел отстранили. Он больше не обучал молодежь – ему оставалось только писать мемуары. Они с Вайолет в одночасье превратились в отставных почетных ветеранов национально-освободительной борьбы.

Мы молча обнялись. Я не хотела его расспрашивать, что он там делал в джунглях и не могла ему рассказать, что скоро и сама отправлюсь почти туда же. Мне вспомнился старик Том с его пьяненьки-драматическим «На его месте должен был быть я!» , которым он пытался произвести на меня впечатление когда Финтан томился в застенках «лучшего друга американского слона». Вот уж где действительно – «напьешься – будешь!»

– Уезжаешь, Женя? – спросил Финтан.

– Уезжаю.

– Насовсем?

– Как получится.

Мы помолчали.

– Да нет, мне придется еще вернуться! – попыталась разрядить обстановку я. – Ведь Вы еще не сказали мне, как решить самый главный вопрос – что делать с общиной, которая не хочет «to be empowered»? Что делать с людьми, которые не хотят сами решать свою судьбу? Которые не хотят жить и трудиться для общего блага? Что делать с людьми, которым все до лампочки?

– Если бы я это знал, – рассмеялся Финтан, – Мне можно было бы давать Нобелевскую премию мира.

– 

– А вот тут Вы и неправы – возразила я, – Потому что ее дают только прозападным мерзавцам. Которые делают мир «мирным» на западных условиях.

– Давай лучше пить чай…

Мы встретились с ним в пабе «Козлиная голова». Я не могла пересилить себя и сказать ему, что я думаю о современной политике партии и о том, в какой потребительский тупик зашли мы под ее чутким руководством. Это было бы для него оскорбительно – даже если в душе он и был бы со мной согласен. Это означало бы фактически, что он зря прожил свою жизнь. А уж кто-то, а он-то точно прожил ее не зря! И поэтому я оставила свои мысли при себе.

Если я не вернусь в Ирландию, я никогда больше Финтана не увижу. Потому что он теперь не может ее покинуть – в другой стране его могут арестовать и экстрадировать в Латинскую Америку. Но возвращаться в Ирландию на этой стадии моей жизни было выше моих сил. Может, пройдет, если немного отлежаться?

– Вас узнают на улицах теперь? – поинтересовалась я у Финтана.

– Да, бывает….

– Ну и как, какие у людей реакции?

– Враждебных не было ни разу еще. А иногда подходят и пожимают мне руку.

Точно так же мне теперь хотелось бы пожать руку в Корее Джо Дресноку …

– Я уже не успею съездить на могилу к Фрэнку перед отьездом, – сказала я Финтану, – Отвезете ему от меня букет цветов?

Я покидала Ирландию не в поисках легкой жизни, а в поисках товарищей по борьбе. Вот чего мне не хватало там для счастья. Соратников. Чтобы их были не только героические единицы.

Мысли о Финтане и о Фрэнке не выходили у меня из головы и на следующий день – такой же жаркий и солнечный, когда Ри Ран и Чжон Ок повезли нас с мальчиками в Детский Дворец в Мангэнде.

Знаменитый Детский Дворец в Мангэнде (у нас бы его назвали Дворцом Пионеров) – это действительно Дворец, в полном смысле слова! У входа в него высится «Цветочная повозка счастья», бронзовая скульптура, изображающая счасливое детство корейских ребят. Повозка, запряженная 2 лошадьми, в которой раньше разьезжали только короли, везет в себе 11 детей, символизирующих (в Корее все символизирует что-нибудь, здесь ничего просто так не делается!) 11-летнее обязательное всеобщее образование. К зданию примыкает огромный крытый бассейн. Дворец состоит из 6 восьмиэтажных зданий, с несколькими сотнями залов для занятий самыми различными интересными делами – от игры на национальном музыкальном инструменте каягым до художестенной вышивки и таеквондо. Здесь же имеется зрительный зал на 2000 мест, каток для роликовых коньков и даже площадка для обучения автовождению. Ежедневно во Дворце занимаются 5000 детей, с ними работают 500 преподавателей. Занятия бесплатны и открыты для всех желающих.